Родина

— Кто в этом сомневается? Смерть на нас не впервой лезет, а мы все на жизнь повертываем. Но вынести войну это еще не все. Пусть это самое молодое поколение войдет в мирную эпоху окрепшим, широкоплечим, закаленным. Тогда это будут великолепные кадры, Артем!.. Я им в отцы гожусь, а ты — в старшие братья.

— Понятно, мы за них отвечаем, Дмитрий Никитич.

— Да, без нашей руки им этого груза войны не осилить. Вот тут-то и нужен наш, партийный подход к человеку!.. А ты задумывался над этим, Артем?

«Он мне сегодня словно загадки задает», — подумал Артем и ответил смущенно:

— Н-ну да, ведь есть же опять общие понятия…

Лицо Пластунова стало серьезно и строго.

— Вот если бы, дорогой комсорг, ты не надеялся так сильно… на общие понятия, у тебя в цехе Игорь Семенов не упал бы в обморок при известии о Севастополе.

— Извините, Дмитрий Никитич, но я что-то не пойму… при чем тут общие понятия… и Севастополь?

— Экий ты, право… Я же ничего нового, собственно говоря, не сказал. Искусство воспитания людей в нашей партии не только в том, Артем, состоит, чтобы приобщать души человеческие к этим прекрасным общим понятиям, а и дознаться, что именно в этой душе болит. Чем можно помочь? Мы, партия, видим не только всеобщее горе, а и личное, мое, твое… Но разве люди страдают только из-за личных потерь?.. А мысли? Мысли еще совсем юного человека, у которого война оборвала детство? Знаешь ты, что думал Игорь Семенов по поводу падения Севастополя?

— Честно скажу: не знаю…

— Так ты не знаешь и того, как поднять человека на ноги.

Пластунов подошел к столу и сел в кресло, устало потирая лоб и смотря из-под ладони на Артема серьезными глазами.

— Да… найти ключ к каждой душе в тяжелую минуту. Завтра в обеденный перерыв загляну к тебе в будку.

— Хорошо, Дмитрий Никитич.

Вернувшись в цех, Артем спросил Чувилева:

— Ну, как твой тезка?

— Ребята из вечерней смены забегали сейчас ко мне… спрашивали, что с ним делать. Лежит пластом и глаз не открывает, — угрюмо доложил Чувилев.

— А ты что им посоветовал?

— Оставьте, говорю, его пока.

— Нет, так оставить нельзя! — решительно произнес Артем. — Мы должны его на ноги поднять!..

Артем обладал счастливым «совестливым» характером, как любила говорить его мать. Он теперь думал, как много пережил подросток в сравнении, например, с ним, Сбоевым. По совести говоря, для нынешнего сурового времени Артема даже можно причислить к счастливым. Да, сердце у него болит за Родину, но личного горя у него нет. Старшие братья его все живы, все они видные заводские люди, все, как и он, оружейники Красной Армии, и, значит, семья Сбоевых никого не потеряла на фронте.

Артем думал об этом, входя в свою будку. В глаза ему вдруг словно глянула карта-десятиверстка, которую с месяц назад подарил Пластунов: «Вот тебе, Артем, необходимейшее пособие для агитационной работы с твоим «войском»! Но Артем ни разу не привлек внимания своего молодого «войска универсалов» к этой карте. Почему?.. Ему казалось, что именно на эти разговоры времени как-то недоставало.

Красный жгутик из шерсти — линия фронта змеилась по десятиверстке пылающими волнами, зигзагами, острыми выступами. Артем, нахмурясь, вынул булавку из большого двойного кружка «Севастополь». Красная нить теперь пролегла по морской голубизне, вдоль кавказских берегов. Кружок «Севастополь» на карте сразу словно окунулся в черный мрак.

«Что там делается сейчас? — подумал Артем, и сердце в нем словно перевернулось. — Нет, конечно, мне, как старшему, надо было присмотреть за этим мальчонкой…»

И тут Артем понял, что ему надо сделать.

Игорь Семенов лежал на койке молчаливый и недвижимый. Тяжелый его полусон временами прерывался, но не хватало сил открыть глаза, и было даже странно сознавать, что он еще жив, что может дышать и слышать, как за окном шелестит береза. Какие-то пичуги зачирикали в кустах за окном. Игорь скрипнул зубами; все вокруг было противно, чуждо, весь мир опустел и обезлюдел без Севастополя, без Максима Кузенко. Так застали его Чувилев и Артем.

— Игорь! — осторожно позвал Чувилев.

Худенькое тело подростка в выцветшей морской тельняшке и обтрепанных брюках казалось бездыханным, словно ожидало воскрешения.

— Слушай, Игорь Чувилев, — подумав, произнес Артем нарочито равнодушным тоном, — может статься, мы зря сегодня твоего тезку беспокоим… Ведь вопрос о Севастополе все равно совершенно ясен.

Худое плечо лежащего слегка дернулось. Артем повторил еще решительнее:

— Вопрос о Севастополе аб-со-лют-по ясен…

Игорь Семенов вдруг приподнялся на локте.

Что вы такое говорите? — пробормотал он глухим от долгого молчания голосом.

— Скажу, сейчас скажу, — пообещал Артем, — только ты, друг, встань или сядь, как тебе угодно.

— Ну… ладно, сяду… — и севастополец сел, неловко разминаясь и качая встрепанной головой, — Что вы знаете о… Севастополе?

— Одно хорошее дело знаю, — с расстановкой начал Артем, — Севастополь наш, нашим и останется на веки вечные, а захватчиков мы оттуда, дай срок, выгоним!

— А! — разочарованно отмахнулся Игорь Семенов, и голова его упала на грудь.