Родина

— Ничего, миленькая, меня не проведешь! Мне Зина Невьянцева уже все разболтала.

— Да что ж она могла тебе такого рассказать?

— Что вчера было! «Вижу, говорит, выходит из автобуса Таня Лосева и этак осторо-ожненько поддерживает Сергея Панкова». Что, было ведь это?

— Ну, было. Что тут особенного? Он ранен в руку и плечо.

— Понимаем, все понимаем: сердце ваше, Татьяна Ивановна, смилосердилось. Да, да. Мы кое-что понимаем. Всем известно, как еще в школе Сергей прямо-таки умирал по тебе, а ты на него ноль внимания. А теперь…

— Я всегда к нему относилась как к хорошему товарищу.

— Ах вот как! Ну, так я тебя сейчас совсем убью. Помнишь, в прошлом году, когда Сергей уезжал в школу танкистов и зашел к вам…

— Да-а, кажется, заходил…

— «Заходил»! Да он тебя сколько ждал, сидел у вас до того, что чуть на автобус не опоздал, а тебя все дома не было… Наталья Андреевна тогда даже рассердилась на тебя, помнишь?

— Что-то было… вспоминаю.

— Ух, характерцы ваши, лосевские характерцы — все с заковыкой, как мой папа говорит.

— Что ж, значит, я в свою породу пошла.

— Характерцы — не дай бог на узкой тропке встретиться! Я тогда тебе еще сказала: «Слушай, Таня, если бы в меня кто так влюбился, даже если бы урод, я бы и то обратила внимание на него: такая сильная любовь не каждый день встречается!» А ты мне ответила: «Бросим об этом говорить! Сергей ужасно неинтересный, серый какой-то, неуклюжий!» Не мотай, не мотай головой… А у него, «неинтересного»-то, — Зинка Невьянцева сразу заметила, — орден Ленина и Красного Знамени. Вот тебе и неуклюжий, вот тебе и серый! Нет, на фронте-то он, должно, совсем не таким оказался.

— Довольно! Хватит! — вдруг вспыхнула Таня.

Она вскочила с дивана, прошлась по своей маленькой комнатке и приостановилась перед зеркалом. Синие глаза ее сердито и печально темнели, щеки разгорелись. Она туже зашпилила небольшой узел русых волос, попудрилась и наконец обернулась к Вере.

— Подумаешь, какая защитница Сергея Панкова нашлась! — с сердцем заговорила Таня. — Что, я слепая и орденов его не вижу? А только ты не воображай, что я из-за орденов его поддерживала, что мне внешний вид в человеке важен…

И вдруг зазвеневшим голосом почти крикнула:

— Мне… мне его так вдруг жалко, так жалко стало! А когда мы подъезжали, я этот немецкий танк увидела — и сразу подумала, как Сергей своим танком однажды на немецкий танк наехал!

— Он? Так прямо и наехал?

— Ну да! И так его, понимаешь, изломал, исковеркал! — Таня яростно покрутила кулаками.

— Здорово! — согласилась Вера. — Это тебе Сергей сам рассказывал?

— Конечно, сам. Ведь автобусом почти час едешь.

— Легок на помине! Смотри, Сергей Панков идет — ну, ясно, к вам идет!

Таня подошла к окну. По улице поселка неслась снежная крупа. Голые рябины в скверике гнулись, хлестали о решетки. Сергей Панков огибал сквер. Длинная ветка задела его по голове. Здоровой рукой он надвинул ушанку ниже на лоб и, слегка наклонясь от ветра, пошел прямо к крыльцу. В полушубке он показался Тане шире в плечах, и походка его стала быстрой и легкой. «Не холодно ли ему в сапогах?» — вдруг подумалось ей.

— Ну, я исчезаю! — весело сказала Вера. Она встряхнула Таню за плечи и лукаво промурлыкала: — Желаю вам найти друг друга!

Пока она, одеваясь, болтала в передней с Натальей Андреевной, Таня думала, что Вера хотя немного избалована отцом и матерью, как самая младшая в семье, но, право, она простая, отзывчивая и, главное, не завистливая, как некоторые Танины знакомки, называвшие ее за глаза «лосевской гордячкой», «несмеяной-царевной»…

Сергей стоял на пороге столовой и смотрел на Таню.

— Здравствуй, Таня!

Он улыбнулся и левой рукой осторожно сжал ее пальцы. Лицо у него было обветренное, кожа огрубела, вокруг сияющих светлых глаз лежали дымно-серые полукольца теней.

«Это он много крови потерял», — подумала Таня, и горячая жалость опять стиснула ей сердце. Как и вчера в автобусе, она тут же высмеяла себя: ни в какой жалости Сергей Панков не нуждается!

Он держался прямо, несмотря на раненую руку, его похудевшее, обветренное лицо приобрело незнакомую сухую резкость, а светлые глаза порой словно леденели, когда его хриплый, простуженный бас звучал решительно и жестко. Все в нем было ново, неожиданно и говорило о быстро выросшей силе. Но Таня видела вокруг его глаз дымный налет еще не зажившей боли, восковые тени на запавших щеках. Бледнея, она думала о нем, и ей было почему-то стыдно этой своей жалости, которая не только не исчезала, а даже будто уходила вглубь, вкрадчивая, сладкая, как вино.

— Ты что, Таня? — и Сергей наклонился к ней.

В голосе его она прочла знакомую робость прошлых дней, когда он всегда боялся «сказать невпопад». Ей вдруг стало больно за эту робость в нем, сегодняшнем…

— Может быть, я не во-время… — начал он, но Таня испуганно прервала:

— Нет, что ты, что ты…

Наталья Андреевна рассудила просто:

— Будет вам препираться-то. Оказывается, что ребята, что взрослые, когда не видятся долго, стесняются да дичатся. Садись-ка, Сережа, за стол, обедать будем. Тебе, как военному человеку, винца нальем, а?