Родина

— Эх, брат, у тебя температура не по сезону: я в этой температуре яблоки свои зимой храню.

— Что делать, все мне воздуху не хватает, сердце слабо.

Алексей Васильевич рассказал о том, как Юрий познакомился с группой эвакуированных ребят, как стал работать на заводе, а теперь, мечтая быть принятым в «отряд мстителей», избрал себе специальностью лекальное дело.

— «Отряд мстителей»… слыхал, слыхал, — снисходительно пробасил Степан Данилович. — Уж ребята придумают!

Он не заметил, как худенькое лицо Юры осветилось насмешливо-сожалеющей улыбкой: эх, мол, да что об этом деле вы знаете? Его неприятно удивило, что Степан Данилович, которого в семье Панковых считали умным и чутким человеком, не понимал, что «отряд мстителей» является вполне серьезным жизненным делом. А сколько разговоров было об отряде с Сергеем, который все очень одобрил и даже выступил на его организационном собрании. Чем больше Юрий смотрел на крупное лицо Степана Даниловича, тем сильнее чувствовал обиду за старшего брата и за всех «мстителей». Ведь Степан Данилович как раз в тот вечер, когда Сергей, вернувшись домой, рассказывал о собрании «мстителей», был в гостях у Панковых.

Сделав непроницаемое лицо, Юра стал слушать неторопливый разговор стариков.

Когда началась война, многие старики вернулись к своим станкам, и Степан Данилович, несмотря на свои шестьдесят пять лет, ни на один день теперь не отрывался от своих лекальных тисочков.

— Степан, старые мы с тобой друзья, росли вместе…

— Верно, другого такого друга у меня нету, — растроганно подхватил Степан Данилович.

— Я, видно, уж не жилец на белом свете, и ты вон еще какой у нас бравый… одно слово — король! Помнишь, как в старину нас, лекальщиков, королями звали?

— Как не помнить! — гордо усмехнулся Степан Данилович и поправил на крупном носу очки в золотой оправе. Таких мастеров, как мы с тобой, тогда на заводах не много было. В те годы наша профессия была редкая…

— А вот теперь поручаю Юрия твоему мастерству. Возьмешь его под свое начало?

— Будь спокоен, Алеша, все в него вложу, что сам знаю, — торжественно пообещал Невьянцев. — Да только ты, брат, не раскисай, мы с тобой еще не раз на охоту пойдем.

— Нет, где уж там… — безнадежно вздохнул Алексей Васильевич. — Ты мне сына обещай…

Он тяжело закашлялся, глаза его наполнились слезами.

— Будь спокоен, слово сдержу, — ласково и твердо сказал Степан Данилович.

Юрий вышел проводить его. Степан Данилович задержался у калитки, — ему стало жалко бледненького, расстроенного юношу.

— А ты в отца пошел, тоже не из бойких, — с ласковой усмешкой ободрил он Юрия. — Отец твой был тихий, а на выдумку в работе дошлый. Будешь так же поступать, многого хорошего добьешься… Ну, будь здоров…

Степан Данилович поправил на носу очки и пошел, солидно постукивая кизиловой палочкой. Голос Юрия вдруг окликнул его.

— Ты что? — удивился Невьянцев.

— Вы не сказали, когда мне быть у вас, а я хочу сегодня же начать.

— Ишь, какой ты, брат, прыткий! Ну, да ладно, приходи сегодня к вечеру.

Невьянцев продолжал свой путь, уже чем-то недовольный. Ему вспомнилось, как он учился мастерству. Первого своего учителя, слесаря Павлуху Каменских, пятнадцатилетний Степан искал для начала целую неделю, — у Павлухи случился очередной запой. От этого сумасброда приходилось все «вытягивать по ниточке». Он учил, когда на него «находил стих», но и за это его надо было благодарить. Потом Степан перешел к пожилому слесарю Шамову. То был медлительный человек, с гулким, как из бочки, голосом и дремучей бородищей, любил говорить притчами, лишних вопросов не терпел и требовал, чтобы ко всему им преподанному ученик относился «с трепетом». Каждый мастер был на свой образец и нрав, и сколько же надо было иметь терпения и настойчивости, чтобы, завися от характера и повадки учителей, копить опыт и набираться мастерства! А этот, видите ли, желает, «сегодня же начать», будто учеба такое простое и легкое дело…

Это смутное раздражение Степан Данилович сохранил на весь день. За обедом он рассказал дочери о своем последнем разговоре с Юрой Панковым.

— Меня, помню, покойный Шамов учил: «Тебе еще грош цена коли мастером себя назвать не можешь… Ты на меня, учителя твоего, снизу вверх смотри, все равно как на икону… В моих руках твоя судьба: хочу — дураком оставлю, хочу — умным сделаю!»

— Ну ладно, — усмехнулась Зина, — то совсем другая эпоха была.

Белолицая, с густым румянцем, с крупными, как у отца, чертами и ярким, словно ягода, ртом, Зина сидела за самоваром, широкоплечая, крепкая, как сам Степан Данилович в дни юности. Только ему тогда не приходилось задориться и спорить со старшими, а эта шестнадцатилетняя, чуть что, сразу свой голос подает.

— Эпоха, эпоха! — проворчал Степан Данилович. — Уж очень вы прытки все! Юрка мне осмелился сказать: «Я уже сегодня хочу начать…» Ишь ты, «я хочу…» А чего хочет учитель твой, ты сначала об этом спроси. Эпоха другая, согласен, но мне, старому мастеру, ты, молодяшка, наособицу окажи уважение, сделай уж такое снисхождение!