Родина

– В нашем поселке не так часто встретишь человека, который способен получить премию за стихи. Так что ступай к пяти в церковь, побеседуй со священником и не мешай людям себя любить, понял? Да, кстати, прежде чем идти, прими душ.

Горка шел туда неохотно, кроме того, он здорово робел. Никогда раньше ему не доводилось с глазу на глаз разговаривать с доном Серапио. Потом, во время их беседы, Горка часто делал вид, будто чешет нос, а на самом деле пытался отгородиться от зловонного дыхания священника. Тот при разговоре часто соединял вместе подушечки пальцев. И на его лице появлялось выражение скорбного умиления. Речь дона Серапио была очень сдержанной, он изъяснялся на правильном эускера, пересыпанном старинными выражениями, то есть на языке, какому учат в семинарии.

– Наш народ всегда был народом предприимчивым и готовым идти на риск, народом храбрецов и людей благочестивых. Мы умели обращаться с древесиной, камнем, железом и исходили все моря; но, на беду, на протяжении веков мы, баски, не придавали большого значения литературе. Да что я могу тебе об этом сказать, чего ты не знаешь сам? Ты ведь, насколько мне известно, страстный любитель книг, а как выяснилось теперь, еще и поэт.

Горка смущенно кивал. На стене напротив, рядом с вешалкой для риз, имелось зеркало, и в нем отражался высокий и худой парень с немного (а если честно, очень даже заметно) приплюснутым носом. Священник гнул свое:

– Господь наградил тебя талантом, а я, сын мой, от Его имени прошу тебя держать себя в узде, прошу, чтобы ты употребил свои способности на службу нашему народу. Задача эта в первую очередь касается молодых, тех, кто сейчас только начинает писать. У вас есть энергия, есть здоровье, и перед вами открывается великое будущее. Кто лучше вас способен дать жизнь литературе, которая станет надежной защитой для нашего языка? Понимаешь, о чем я толкую?

– Конечно.

– Эускера – душа басков, но нашему языку нужна опора – собственная литература. Романы, пьесы, поэзия. Все что угодно. Ведь недостаточно, что дети ходят в школу, что родители разговаривают с ними и поют им песни на эукскера. Никогда нам не нужны были так, как сегодня, великие писатели, которые помогут нашему языку достичь настоящего расцвета. Иметь своего Шекспира, своего Сервантеса, но пишущих на эускера, – вот это было бы чудесно. Ты можешь себе такое хотя бы вообразить?

Горка увидел в зеркале, как его отражение кивает.

– Трудно говорить о таких вещах без волнения! Но тебе я хотел сказать, что ты должен и дальше накапливать знания и писать, чтобы наш народ создавал свою культуру и твоими руками тоже. Когда ты пишешь, это пишет и сама Страна басков, живущая у тебя в душе. Всем известно, какую ответственность предполагает такая работа, возможно пока еще непомерную для столь юного и неопытного человека, как ты. Но это настоящая миссия, поверь мне, прекрасная, прекраснейшая миссия, и на нынешнем этапе нашей истории, говорю это, не боясь преувеличить, миссия священная. Вот тебе мое благословение, Горка. Если ты в чем-то почувствуешь нужду, не важно, в чем именно, без колебаний приходи ко мне. Ты всегда получишь здесь поддержку, чтобы иметь возможность целиком посвятить себя столь благородному делу, как литература.

Через полчаса растерянный Горка вышел из ризницы. На прощанье священник обнял его. Парень почувствовал, как его груди коснулась грудь дона Серапио, и это произвело на него странное впечатление. Он не был готов к физическим контактам такого рода. И все-таки: неужели дон Серапио относит меня к числу избранных? Пока Горка шел по улице, внутри у него от изумления образовалась пустота, некий экзистенциальный воздушный пузырь. Как странно, дон Серапио ни разу не упомянул про Хосе Мари. Как странно, он не упрекнул Горку за то, за что наверняка должен был упрекнуть: я редко вижу тебя в церкви. И тут Горка вспомнил – да и как было не вспомнить! – о чем ему совсем недавно говорила по телефону сестра. Ведь и священник тоже не проявил никакого интереса к его стихотворению.

Как только он вошел, мать спросила:

– Что было нужно от тебя дону Серапио?

– Хотел поздравить, вот и все.

– Я так и думала.

Через несколько дней уже никто не вспоминал про полученную Горкой премию. Никто. Теперь и мать, когда он возвращался домой, не спешила навстречу с перечнем приветов. Все успокоились. Наконец-то. По крайней мере, ему так казалось. И слава богу, потому что Горке уже до чертиков надоели поздравления, шутки и похлопывания по плечу, иногда искренние, но чаще насмешливые. А главное, надоело собственное стихотворение, которое, когда он перечитал его, запершись у себя в комнате, вдруг показалось ему настолько слабым, что после этого он не мог взглянуть на него без стыда.