Родина

– Он решил, что вот-вот придут и за ним, он в тот момент находился на конспиративной квартире один, ну и запаниковал. Вскоре товарищи по боевой группе потеряли его из виду, и тело тот пастух обнаружил лишь время спустя. Хокин сам наложил на себя руки.

Много позднее Хосе Мари в тюремной комнате для свиданий подтвердил эту версию – шепотом, на эускера:

– Как мне говорили, он уже и до этого как-то странно себя вел. Ему казалось, что всюду понатыканы микрофоны, даже в ванной, в душе. Рассказывали, он и свою одежду то и дело с изнанки осматривал. Никому не доверял. Но чтобы все кончилось так, как оно кончилось, ни один из нас и подумать не мог. Это было большое несчастье, aita. И я долго ходил сам не свой. А если хочешь услышать правду, то после этого я слегка разуверился в нашей борьбе.

48. Вторая смена

Весь божий день хлестал дождь, а Хошиану выпало выходить во вторую смену. Перед тем как отправиться на завод, он выглянул в окно. Мокрая улица, почти никого не видно, и огромная туча, растянувшаяся на все небо, висела так низко, что цеплялась за громоотвод на церкви.

У Хошиана никогда не было машины, как не было и водительских прав. На работу он ходил либо пешком, либо катил на велосипеде. Само собой, не на хорошем своем велосипеде. В рабочие дни он пользовался старым, с брызговиком и корзинкой сзади, который не было необходимости потом тщательно вытирать досуха. Мирен предупредила, что он может опоздать. Хошиан в тревоге бросил взгляд на часы. Какое там, к черту, опоздать, чего жена языком зря мелет, если у него в запасе еще полчаса. Он обозвал ее суматошной. Поцеловать на прощанье? Такого между ними заведено не было. В прихожей он остановился перед стенным шкафом. Что выбрать – дождевик, похожий на пончо, или зонт? Если дождевик, то можно ехать на велосипеде, если зонт – двадцать минут идти пехом – под горку до самого завода. Он выбрал зонт.

И зашагал по почти пустой улице, при входе отметился, потом, как всегда, натянул комбинезон, сапоги, перчатки, каску – и шагнул в жаркое и темное нутро цехового пролета. Для их завода времена наступили не самые благополучные. И для их завода, и для металлургической отрасли в целом. Хошиан, хоть и не вникал в такого рода мудреные дела, кое-что замечал. Раньше продукции выпускалось побольше, побольше было и заказов, да и рабочих по числу – не сравнить с нынешним. И это вызывало тревогу. Ему осталось всего несколько лет до пенсии. С таким опытом работы у печи он был почти что незаменим, по крайней мере по его собственному разумению. Худшее будущее ожидало молодых, если, как поговаривали, хозяева вздумают закрыть завод. У него-то, в конце концов, дети уже выросли, и пенсию он себе обеспечил.

Новость привез водитель грузовика. Точнее, обрывок новости – то, что успел услышать по радио, пока сюда ехал. Только самую суть происшествия, время и место. Подробности? Мало, да и те мутные. Верно только одно: около четырех часов дня на центральной улице их поселка в кого-то стреляли. И непонятно, выжил тот человек или нет.

Хошиану об этом рассказали во время перекура. Он спросил:

– В полицейского, что ли, пальльнули?

– А кто его знает.

– Ладно, услышим еще.

Закончив смену, Хошиан вернулся домой. С каждым днем я устаю все больше. Годы, они даром не проходят. Шагая по пустынным улицам, он беззвучно повторял/бормотал какие-то общие фразы. Все-таки утренние смены давались ему не так тяжело. Ты выходишь с завода, и тебе кажется, будто впереди у тебя еще куча свободного времени – весело маячат несколько партий в мус, встреча с приятелями и матч по пелоте по телику перед сном. А сейчас никакого выбора у него не было – предстояло без всякой охоты поужинать осточертевшей жареной рыбой, потому что жена просто помешалась на рыбе, и залечь в постель с таким чувством, будто тебя долго лупили палками. Зато все завтрашнее утро будет в полном твоем распоряжении.

Было уже темно, дождь не утихал, и глаз не находил ничего нового, за что бы зацепиться, ничего, что выходило бы за рамки обычного, знакомого, повторяющегося изо дня в день: все те же фасады домов с освещенными окнами, те же деревья на площади, скудно подсвеченные несколькими фонарями, и где-то рядом свистящий шелест шин по мокрому асфальту. Ни полиции, ни сирен, ни синих мигалок. По дороге он не заметил никаких признаков того, что в четыре часа дня в поселке был совершен теракт. Дома не горят, ничего не разрушено. Он видел привычные картины: темные подъезды, фонари, двери баров, откуда наружу вырывались гул голосов и редкие взрывы смеха. Туда хотелось войти, пропустить пару стаканчиков и съесть пару хильд[64] под сигарету – это было бы своего рода наградой за отработанный день. Да нет, какое там – поздно уже, устал он, да и жена разлается, лучше уж воздержаться.

Мирен не дала ему времени отнести и поставить зонт в ванную. Сразу выпалила:

– Умер Чато.

В их доме уже давно не произносилось имя бывшего друга.