Родина (август 2008)

будто ей перед экзаменами в школе

подсказали правильный билет.

Обняла коленки,

отвернулась к стенке.

Говорит: простите, ребята.

Видно, я сама виновата.

Делайте, что сами решите.

Поспешайте, коли спешите.

Только день еще подождать бы.

Чай, у вас там, дома, не свадьбы.

…И пошла. А куда ей деваться?

Магазину пора открываться.

12.

Когда ни посмотришь на местную местность,

как птицы и ангелы, снизу небес,

за что зацепиться? Сплошная древесность

и крыши понурые с дымом и без.

Пустые поля половинками пиццы.

Дорога, пустая до самого дна,

и речка, в которой нельзя утопиться -

так неглубока. Но зело холодна.

И - редкая вещь - поначалу мушины,

а спустишься ниже - уже велики,

и ближе, и ближе, четыре машины,

черней и быстрее, чем воды реки.

И черные стекла без солнца блестятся,

и черного лака колеса крутятся;

одна возглавляет, одна замыкает,

а две вспомогательные - по бокам,

и мокрые черные крупы сверкают,

как кружки пивные по кабакам.

Свернули у леса и дальше, проселком,

по утлым деревням и сирым поселкам.

А бледные лица да в каждом окне:

- Из города едут - авось, не ко мне!

13.

Старшая Нина

бежит из магазина,

бежит- запыхается,

сильно задыхается.

Добежала, зашлась,

прижимает руку к боку.

- Там приехали до вас,

помолитесь Богу!

Там четыре джипа,

мощные машины,

в каждом по четыре,

все одни мужчины -

черные костюмы,

кожаные краги,

а под ними руки

холодней бумаги!

А они про вас все сами знали,

а они проезд загородили,

а они народ в дома загнали,

вам велели, чтобы выходили.

Хоть по одному, хоть вдвоем.

Не поговорив, не убьем.

Поскорей, сказали, выходите,

и с собой возьмите, что не ваше:

все, что есть у вас, уже не ваше,

но вы сами знаете, что важно.

Айдате за мною,

я знаю, я скрою

- дай руку, пролезу -

и к лесу, и к лесу,

там есть у меня захоронка.

И словно бы кончилась пленка.

14.

- Анатолию Скворцову,

пятьдесят восьмой год рождения,

предлагается выйти на главную улицу.

С вещами. Повторяю,

с вещами.

- Анатолий Скворцов, год рождения пятьдесят восьмой, судимостей не имеет, женат дважды, детей не имеет, водительские права категории С, вам предлагается выйти на главную улицу.

С вещами.

Повторяю, с вещами.

…Говорят, как радио, подряд.

Вроде и негромко говорят,

только слышно в каждом волоске,

по домам, по улицам, везде.

И душа заходится в тоске,

Словно рыба на сковороде.

15.

Что жизнь? Мура.

Битое корыто.

В земле дыра

досками прикрыта,

рыжим мхом заложена

и - давно заброшена.

Нина говорила:

Мать, сыра землица,

общая могила,

дай нам разместиться!

Удели покоя,

заслони рукою.

Тело белое остыло,

быть собою перестало,

то- то нас не видно было,

то- то нас не слышно стало.

Чу! Шу! Бала-ба!

Плюс чего-то про гроба.

И заулыбалась, как невеста,

опуская вялые ресницы,

и в землянке стало больше места,

даже не приходится тесниться.

Коля смотрит грозно, непонятно

и глаза его застыли рыбьи,

словно водоем подернут зыбью:

проступили полосы и пятна.

Может, сказывается усталость?

Может, дело в подземельном свете?

Вот и Толик: от него осталась,

может, треть, а то и меньше трети.

Был он представительный мужчина,

был он злой, азартный и веселый

и гонял тяжелые машины

наглой птицей с головою голой.

А теперь он зыбкий, как водица.

Жизнь ушла. И на кого сердиться?

Говорит Колян - неполным звуком

механического пианино:

позабудь свои приемы, Нина.

Где ты научилась этим штукам?

Я такое вижу не впервые.

Лишний труд: под небом все живые.

16.

Нина

словно

простыни на весу.

Нина встала - стала намного выше.

Глядишь - а они не в земле, а в другом лесу,

дерево вроде стен и заместо крыши.

И она говорит, встряхивая головой,

ледяным кулаком стуча в белизну березы:

у меня за душой

только платок носовой,

только звезды и полосы, неостывшие слезы.

Да вы знаете,

кто хотел это тело,

когда оно ело, ходило, любить хотело,

когда оно пело… как это тело пело!

Теперь оно отлетело.

Да вы знаете, как его обнажало,

как оно отражало и как смеялось!

Пока оно было, я за него боялась,

теперь не хочу, пожалуй.

Я привыкала долго к новому свету,

траченному дождем, будто молью кофта.

Здесь пересылка для тех, кого уже нету,

неправильная парковка.

Я ничего не помню, в чем виновата.

Каждого мужа я называла «папа».

В давней Корее молоденькие солдаты

встречали меня у трапа.

Голую грудь мою заливали светом,

как и не снилось здешним облезлым Светам,

чтобы теперь на заброшенной пересылке

ты мне сдавал бутылки.

Мне отсюда видней:

никого уже нет -

кого несколько дней,

а меня - много лет.

Ярче майского дня

то, что нету меня!…

- И ты, Толян,

зря отодвигаешься,

день девятый на исходе,

а ты все пугаешься!

Ты, дружок, покойный.

А вот и твой конвойный.

…Николай молодой

словно и не слышал.

- Пойду за водой.

И пошел, и вышел.

17.

Вечер. Поле. Огоньки.

В речке ходят окуньки.

Дождь на время перестал.

Небо стало чистое.

Звезды сыплют на металл

маленькими числами.

Мы в поселок не пойдем.

Мы поселок обойдем.

Видишь, синенький дымок

берегом змеится?

Нинка младшая сидит,

курит и смеется.

Накрашены губы

темней винограда.

- Краса-то какая! -

Другой и не надо.

Увидел бы - ахнул,

да кто здесь мужчина?

- Ну здравствуй, мой ангел.

Какого ты чина?

Я, знаешь, не сразу узнала тебя-то.

Казалось, такие простые ребята.

Докурила, а дымок

продолжает литься.

И сидят над речкою,

расправляя лица.