Родина (август 2008)

дыбится подол.

И тогда, на вечную разлуку

с жизнию жилой

высоко она поднимет руку

и платок - долой.

И - занялось.

От ее волос

встал свет, как сноп, и пошел по кругу.

И - в зелень, в синь,

куда ни кинь,

бенгальским огнем обдало округу.

Горим, горим

Огнем-белым.

Замелькали полосы,

как в занозах, в звездах.

Это же не волосы,

это воздух-воздух!

Половина неба в раскаленном белом,

половина мира начисто пропала.

И полей не стало. И машин не стало.

И в ушах стреляет, словно парабеллум.

Прочищаю окоем:

ходит воздух пушечный,

грузовик стоит на ем

маленький, игрушечный.

Дверь, как челюсть, отвалилась,

Нина села, как впервой,

и машина покатилась

по подушке пуховой.

(Как по маминому следу,

как по снежному двору

я на санках еду-еду

и не верю, что умру.)

- Гони, Толян, на белое!

- А я что делаю?!

22 (XXIV).

В Москве, на Тверской,

есть одна кофейная.

Дама с Колею сидит

вся благоговейная.

Ничего не кушает,

очень много слушает.

- Коля, Коля, Николай,

ты уже поправился?

Кого хочешь, выбирай.

Может, кто понравился?

Ты сопровождающий

высшего разряда,

лучший из товарищей

нашего отряда.

Для тебя я потому

нарушаю правила -

по билету одному

пару переправила.

Гордись, оцени

широту начальства.

В порядке они,

больше не печалься.

И оба симпатичные,

но это мненье личное, -

а за то, что ты без спросу

упразднил ей приговор

тебе будет - кровь из носу -

в личном деле выговор.

Но это мера частная:

для общего отчета.

А так скажу - прекрасная,

прекрасная работа!

…Дождь идет, морося,

ветки не сгибаются,

Коля жрет лососяґ,

Глупо улыбается.

ВСЕ

Декабрь 2006; 26 июля - 1 августа 2008

* ЛИЦА * Олег Кашин «До чего, христопродавцы, вы Россию довели»

Упрямая бедность Владимира Крупина

I.

Квартиру в писательском доме в тогдашнем проезде Художественного театра Крупины получили в 1986 году, когда Владимира Николаевича избрали секретарем правления Союза писателей СССР. Дом старый, двадцатых годов постройки, и в квартире, которая досталась Крупину, до войны жил поэт Джек Алтаузен, прославившийся, в частности, строчками: «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить, Октябрь их за прилавками застал». Крупин цитирует это стихотворение и говорит, что, вселившись, он сразу же позвал батюшку и освятил квартиру.

Крупин - очень набожный человек. Когда я сказал ему о чем-то - «Черт его знает», - он перекрестился и попросил меня в его доме так не выражаться: «Лучше уж сказать „Хрен его знает“ или еще как-нибудь, чтобы враг нашего спасения не радовался. А то ведь самый маленький бесенок самым маленьким коготком может перевернуть вселенную. Не призывайте бесов».

Сделать набожному человеку комплимент очень просто. Достаточно сказать ему, что о нем давно ничего не слышно, что его книг нет в магазинах, а сам он уже лет двадцать как не выступает по телевизору. «Я как раз этого и добивался, - говорит Крупин. - Мне кажется, что чем человек значительнее, тем он незаметнее, а мне очень хочется быть значительным. Зайдите в книжный магазин - кто там торчит? Маринина, Быков да Донцова. Мне среди них делать нечего. Да и спасение наше совершается не в толпе, не на трибуне, а в одиночестве. Поэтому я принципиально не принимаю литературных премий - еще с 1989 года, когда мне присудили премию имени Льва Толстого, а я не смог ее взять, потому что разделяю мнение святого Иоанна Кронштадтского о Толстом. Раньше было сложно отказываться, но потом привыкли, перестали давать».

II.

Сегодня Владимир Крупин - может быть, самый забытый из популярных писателей позднего СССР, и даже трудно понять, куда и каким образом исчезла та слава, которая сопутствовала ему двадцать-тридцать лет назад. Написанную в 1981 году повесть «Сороковой день» («Я никогда не считал ее художественной прозой, это забытый жанр эпистолярного романа»; в подцензурном советском издании повесть так и называлась - «Тринадцать писем») опубликовали на Западе и читали по «Немецкой волне», называя при этом автора «самым смелым из трусливого поколения», что, впрочем, никак не повлияло на взаимную лояльность писателя и советской власти.