Родина имени Путина

Когда Кум «зеленым» коридором проходил на питерский рейс в Шереметьево, на Чкаловском аэродроме, что под Москвой, шла погрузка спецназа и прокурорских полковников с ордером на арест «ночного губернатора». Путин не хотел, чтобы Сергеича брали в столице, хотя это бы не потребовало секретной масштабной спецоперации, развернутой на северо-западе страны. Он не хотел огласки преданной им дружбы. Кроме того, президент знал, что у Сергеича есть страстишка коллекционировать компроматы, из чего особой тайны Кум не делал, видя в этом гарантии собственной жизни. Бывший друг понимал, что нелицеприятный архив спрятан за границей со всеми вытекающими распоряжениями на случай смерти доверителя. Но пока Кум будет умирать в тюрьме, есть шанс вырвать материалы, закошмарив ближайшее окружение «ночного губернатора». То, что Сергеич никогда не сдастся, сомнений в бывшем друге не вызывало, обостряя в нем ненавистную зависть к недостижимому мужеству.

Когда по двору дачи в Тарховке рассыпались бойцы, Сергеич, встретивший их в шортах и шлепанцах, совсем даже не удивился. Он лишь вспомнил глаза президента, обмакнувшие собеседника ацетоновым взглядом. Вспомнил его вазелиновую улыбку. Сергеич не раз наблюдал со стороны, как эта панихидная мимика знаменовала начало жертвоприношения.

//__ * * * __//

«Странно, что лампадку пока не отняли и на кичу не сослали, — сбился с мысли Сергеич. — Гена или Артурчик еще вчера должны были операм стукнуть», — искренне удивлялся Кум.

— Игру свою не неси, я тебя все равно обыграю! — Саня что-то доказывал Жарецкому. — Куда нам до тебя? Живем на болоте, спим с корягами! Такие, как ты, даже в проруби непотопляемы. Сосут при всяком режиме. Это во время Гражданской войны красноармейцам давали отпуск только после сыпного тифа. Так вот предки твои моральные организовали бизнес: за коробочку с пятью тифозными вошками брали 250 рублей. Запомни, думаю, лет через пять пригодится.

Не встретив протестов со стороны олигарха, Саня со скучным разочарованием отправился на дальняк.

Обитая практически в туалете, зэки, чтобы глушить естественную вонь, жгли бумагу. Обрывок ее сворачивался в плотную трубочку, которая поджигалась и сразу тушилась, начиная тлеть сизым дымом, перебивая животные запахи.

— Сань, откуда у тебя этот, как его. Ну, чем в церкви пахнет? — лицо Ирискина, читавшего на шконке в другом конце камеры, вытянулось удивлением.

— Ладан! — вспомнил Жарецкий.

Саша держал в руках тлеющую трубочку, благоухающую священной смолой. Сокамерники столпились вокруг разбойника.

— А как ты ее пропитал?! — воскликнул Жарецкий, вдыхая благодатный аромат.

— Ничего я не пропитывал, — нежно огрызнулся Саня. — Оторвал, как обычно, свернул и поджег.

Через минуту вся камера наполнилась светлым, чистым дымом, сладким, с марципановым привкусом. Он обволакивал зэков спасительной теплотой и благоговением. Камера замерла в торжественном страхе, молча дожидаясь, пока серая палочка не истлеет в пепел. Саша и Сергеич крестились. Ирискин, словно исподтишка, тоже чертил крестик пальцами на груди. Жарецкий ошарашенно щурился. Умар и Бесик молча уткнули глаза в пол.

Но как только бумага прогорела и ладан рассеялся, тут же начались безбожные эксперименты Гены и Артура. Рулон бумаги был обнюхан, подожжен, потушен и обнюхан вновь. Но лишь привычная гарь резала обоняние каторжников. Тщетно провозившись с бумагой, Ирискин и Жарецкий в смешении чувств расползлись по своим шконкам.

— Саня, а что такое «рабь»? — Умар подошел к учителю, со счастливой улыбкой расплывавшемуся на нарах.

— В смысле?

— Ну, здесь. Нощ, лядэная рабь канала. Что это за лядэной раб?

— Это не раб, это ледяной блеск, — тихо вздохнул Саша.

— От души, братуха. — Ингуш замялся и продолжил: — Ты же знаешь, у меня жена русская, значит, дочка тоже, выходит, русская. У меня в этой жизни только они остались, больше ведь никого. Все эти мои земляки, братья потерялись. Нет у меня никого. Зачем я мусульманин буду? Ты только никому не говори, но я вашу веру хочу принять.

— Креститься хочешь? — Саша понимающе перехватил взгляд Умара. — Точно решил?

Ингуш молча кивнул.

В девять вечера в хату зашла проверка. Арестанты построились. На Жарецком,

Ирискине и Бесике сияли новенькие медные крестики, которые регулярно раздают зэкам местные священники.

— В камере шестеро, все в порядке, — доложил дежуривший по камере Сергеич, ласково обводя взглядом новообращенных в Веру Православную.

//__ * * * __//

Закончилось Светлое Христово Воскресение. Уже за полночь, когда все соседи дрыхли под казенными одеялами, Сергеич поднялся со шконки и просунул ноги в старенькие вьетнамские кроссовки на потертых резинках — предмет горькой памяти.