Родина слоников

Это была центральная часть трилогии о негромком человеческом достоинстве посреди осыпающихся курортных бельведеров — после «Подранков», но до «И жизнь, и слезы, и любовь». Серые, облупленные колоннады государственных богоугодных заведений: приюта, санатория и дома престарелых — стали для него постоянной декорацией, величественной руиной государственной заботы о человеке, деликатно отсылающей в досоветскую античность. Беззащитные и очень малосчастливые дети и старики обрамляли центральную и самую гнетущую часть композиции — беззащитных, ограниченных и очень малосчастливых взрослых на фоне серых волн осенней Ялты. Какие-то убогие, брошенные, чудовищно говорливые, рисованно томные, чрезмерно хохочущие, изо всех сил скрывающие свою неприкаянность, грошевой уют, скуку, маету. Полусветски зовущие друг друга по имени-отчеству на полдник и мальчишники-девишники — повар посольства, бригадир полеводов, женщина-математик, чья-то просто Жена, усталый хирург в исполнении самых кухонно-народных артистов Союза — Буркова, Солоницына, Виноградовой и Федосеевой-Шукшиной. И среди всех один счастливый массовик Лисюткин, дивный тип взволнованного санаторного идиота с аккордеоном — Ролан Быков, одна из лучших второплановых ролей в советском кино. Филармонические цыгане, полуденный кефир, лихорадочное вечернее прихорашивание и бесконечные тары-бары о спондилезе, похудании, Риме, салатиках, темпераменте, датчанах, важности полноценного отдыхания, шамбрированном винце и о том, что все болезни от нервов. И посреди этих пикейных кофточек и молодящихся мизантропов с расческой для лысины, среди «Эй, ромалэ!» для нашего дорогого гостя и дегустации массандровских вин «Солнце в бокале» медленно и осторожно переходят с «вы» на «ты» разочарованный доктор Алексей Сергеевич и дама с собачкой Надежда Андреевна, Жанна Болотова и Регимантас Адомайтис. Люди, которым легче вместе молчать, чем вместе болтать, не поддавшиеся соблазну сообща позлословить над окружающими, потому что все окружающие ровно тем и заняты от утренней пшенки до вечерних карт. Люди, у которых скорее всего ничего не будет потом, стесняющиеся этой ауры курортного романчика, но иногда решающиеся друг перед другом на чеховские монологи об уходящей в песок жизни и оскомине сбывшихся мечт. В туманное-седое утро отъезда расчувствованный Лисюткин в одиночестве играет на банкетном рояле. Сквозь сон, сквозь утренний туман просвечивают причальные фонари. Ремарка: «Море шумит».

Когда закончился последний парад, Губенко не изменил себе. Он вошел в коммунистическую оппозицию — величественную руину государственной заботы о человеке, очень несчастную, очень ограниченную, с аккордеоном и карманной расческой для лысины, озабоченную своей борьбой как последней цацкой напрасной жизни, жалкую, старую, говорливую и мизантропичную. Он всегда останется из них самым приличным человеком — последний книжный коммунист, снявший помимо триптиха сиротства два малоудачных фильма, как люди спасают людей — «Запретную зону» и «Если хочешь быть счастливым». Неприкаянный доктор, видящий вокруг изъяны да плеши и имеющий силы жалеть убогих, потому что ему одному досталось большое человеческое счастье — дама с собачкой.

«Тегеран-43»

1981, «Мосфильм», Mediterranee Cinema (Франция), Pro Dis Film (Швейцария). Реж. Александр Алов, Владимир Наумов. В ролях Игорь Костолевский (Бородин), Наталия Белохвостикова (Мари Луни, Натали Луни), Армен Джигарханян (Макс Ришар), Альберт Филозов (Шернер), Ален Делон (инспектор Фош). Прокат 47,5 млн человек.

В ало-наумовском кино Наталия Белохвостикова вечно была точеной северной кралей — немкой, фламандкой, француженкой, — сраженной чувством к русскому офицеру (только в «Тиле» она любила самого Тиля, что и немудрено). Странно, что на ее долю не выпало ни одной польки — не сходящее с лица этой актрисы выражение чванливой кротости, жалобной властности и ангельского высокомерия как нельзя более соответствует шляхетскому темпераменту. Впрочем, поляки от века лепили свой стиль с французов — а как раз виктимную галльскую бэби в вуальке и с пасторальным именем Мари Луни она и играла в «Тегеране-43».

Антология «Афиши» остроумно звала «Тегеран» песнью Берлинской стены, разъединившей любящие сердца из враждебных лагерей; формально так — но игравший Маришкин предмет Игорь Костолевский в русском репертуаре и сам был на диво балованной штучкой вроде Хью Гранта. В ладно сидящих тройках или парусиновых штиблетах он не знал равных в ролях теннисистов-жуиров-наследников-мотов из переводных детективных пьес. По степени небрежного лоска они с Белохвостиковой были одного елисейского поля ягоды. В довершение ко всему в целях романтизации закордонной разведки его герою — нелегалу Бородину — присвоили мягкую богартовскую «борсалину» с муаровым бантиком; с «парабеллумом» на улицах Тегерана он был ну чисто Рик Блейн в притонах Касабланки.