Родина слоников

Мельников преподавал в типовой десятилетке с бетонной оградкой-решеточкой, был единственным на пять этажей мужчиной после замученного директора и мартышки-физрука, но любим был сплетническим и малосемейным педколлективом отнюдь не за то — не за факт мужчинности, а за единичность экземпляра. Могучий интеллект, раннюю фронтовую седину, отказ секретничать с коллегами по учительским да панибратствовать с бастующим классом. Класс, как бешеный конь, при нем смирел и задавал подобострастные вопросы. В пестром, усталом, грузном, немолодом, оглушительно недалеком учительском таборе, в который превратилась школа в 60-х, он был единственным достойным оппонентом эрудированному поколению, читавшему журнал «Знание — сила» в подлиннике и знавшему лейтенанта Шмидта по Ильфу и Петрову: королю 9 «Б» Косте Батищеву, блестящей бестии с ямочкой на подбородке и продуманной вольностью в одежде; красивой-прекрасивой Рите Черкасовой, с детства оценившей манеру смотреть в упор и улыбаться, наблюдая, как взрослые мужчины сбиваются с речи и потеют ладонями; Гене Шестопалу, пристальному и решительному поэту с галерки. Он легко осаживал новомодную и столь упоительную снисходительность к великим, выговоры Толстому с Герценом за недальновидность и Шмидту за чистоплюйство, играл на пианино в актовом зале григовского «Одинокого странника» и заставлял новорожденных суперменов стесняться, а не козырять изъянами и червоточинами своего сверхскоростного, лазерно-механического воспитания. И он никогда бы не взялся отвечать на вопрос «Что такое счастье?» — впрочем, от его класса тоже не ждали особой искренности, а ждали про нужность людям и про космонавтику. Привыкшие думать и доверять дети Мельникова открылись на мгновение — и получили по самой по искренности классным журналом наотмашь. Мальчиков и девочек наступающих 70-х умело отучали от дурацкой довоенной привычки откровенничать в дневниках. Защитить и уважить их Право мог и хотел один Мельников — прочие и не знали, что это такое. Таисия Николаевна из младших классов не велела своим малышам ложить зеркало в парту, Аллочка Петровна сутками висела на телефоне, а человек и пароход, старая дева Светлана Михайловна подозрительно горячо воевала с испорченностью и душевным стриптизом. Каждый мельниковский день был бесконечным боем с дефективностью учеников и ограниченностью коллег, с дешевым пафосом и каждодневным превращением журавля в глупую, глупую, глупую синицу. И одна лишь была награда усталому герою: птичка Наташа с родинкой на щеке — возлюбленная того самого преуспевшего хлыща на «Волге» с шофером, что посмел посочувствовать Ланселоту ввиду его прозябания, — ради Мельникова окончила пед, и напросилась в ту же школу, и расцветала под его взглядами, а он опять прошел и не заметил. На этом поле с Ланселотами тягаться трудно: штучные они создания.

Фильм впервые грубо-зримо констатировал деградацию среднего образования, за что был удостоен Госпремии СССР и Гран-при VI Московского кинофестиваля — обойдя кубриковскую «Космическую одиссею» и лауреата шести «Оскаров»-68 мюзикл «Оливер!» (именно после этого американская Ассоциация киноэкспортеров объявила Москве бойкот). Впервые появилась на экране Ольга Остроумова, а клавишная тема композитора Кирилла Молчанова стала гимном Первого сентября и передачи Анатолия Алексина «Лица друзей».

Мельников исполнил свою миссию преодоления физико-математического уклона и ушел, отчалил, как старые мореходы в туман, оставив школу полуграмотным Таисиям и Фамусовым в юбке Светланомихайловнам. Ученики перешли с «Техники — молодежи» на «Ровесник» и Billboard, учителя — перестали читать что-нибудь, кроме методичек. «И не надо, не надо, Илья Семенович, играть „Одинокого пешехода“!»

Выпускники 70–80-х ненавидели школу все до одного.

«Один шанс из тысячи»

1969, Одесская к/ст. Реж. Левон Кочарян. В ролях Анатолий Солоницын (капитан Мигунько), Николай Крюков (Двигубский), Жанна Прохоренко (Нина), Аркадий Свидерский (близнецы). Прокат 28,6 млн человек.

Советское военное искусство базировалось на образе фрица. Фриц был толстый, но плюгавый и одноглазый, но хромой. Летом носил каску с рогами, зимой — повязывал ее бабьим платком. Днем фриц был жестокий, ночью — трусливый. Ел из походной кухни, куда легко подкладывались бомбы и слабительное. У него была губная гармошка, спортивные до колен трусы, засученные рукава и мотоцикл с коляской, который все время переворачивался. Назначением фрица было плёхо говорить по-русски, пить шнапс и беспорядочно бегать на фоне горящего бензохранилища, оставляя за собой коровьи лепехи. Именно сакральным образом фрица вдохновлялся Андрей А. Тарковский, сочиняя для Одесской киностудии сценарий «Одного шанса из тысячи». Курортные студии вообще сильно хромали по части редактуры, что позволяло впаривать им тонны голимого трэша про черные очки стиляг и целые косяки шпионов-аквалангистов. Картина и по сей день продается под грифом «военно-патриотическое кино», хотя за такой патриотизм полагалось бы канделябром.