Родина слоников

1971, «Мосфильм». Реж. Николай Москаленко. В ролях Евгений Киндинов (Алексей Николаев), Любовь Нефедова (Женя), Михаил Кокшенов (Трифон Будорагин), Алексей Глазырин (папа-генерал), Алла Ларионова (мама-генеральша). Прокат 39,1 млн человек.

Хрущевская Россия была едина. Общие фильмы, почти общие книги, близкие темы и выставки, одинаково некачественный родной ширпотреб, последнее уважение к образованным. Массовый прием провинциалов в вузы и строгое распределение по городам, а больше по весям, обеспечивали взаимопереток и смешение крови, сбывшуюся утопию плавильного котла. Семидесятые вернули все на исходную. Введение обязательной десятилетки и ужесточение стандартов средней школы в городах практически закрыли провинциалам дорогу к высшему образованию, а недорогие специалисты требовались и на месте учебы: рассылка в тьмутаракань прекратилась, встречные потоки использовались лишь на черных работах. Началась эра лимиты, вконец рассорившая хутора с мегаполисами.

Новое обособление привело к очередному и на этот раз окончательному эстетическому разводу. Удобный для житья город стихийно дорос до отвлеченных бергмановских недугов: семейный дискомфорт, тошный магнит замкнутого пространства, нестыковка с пустоговорливым и назидательным человечеством, трафаретность обыденного существования, белые стены, зябкий ветер, осенний марафон. Об этом была вся молодая театральная драматургия от Вампилова до Арро, об этом пелись все до одной песенки с виду благополучной «Иронии судьбы», об этом снимались «Странные женщины», «Сладкие женщины» и фаталистские прибалтийские экранизации О. Генри. Очень много стало на театрах пыльных чеховских истерик, вдруг показалась близкой некоммуникабельность праздных антониониевских лунатиков. Жизнь — безрадостная штука, если вдуматься, просто у воюющей России до 60-х не было на это времени — именно нейтралитет Швеции, если верить Бергману, давным-давно привел ее на грань всеобщего экзистенциального умопомешательства.

Деревня знала наверняка, чем лечить эти панские немочи: глупостью. Многие из лучших тамошних и здешних — Аксенов в «Апельсинах из Марокко», Шукшин в рассказе «Петя», Макаревич в мемуарах «Сам овца» — провидели, что наиболее органичен и долог союз двух дураков; умный с умным, не говоря уж о глупом, сходятся не в пример тяжелее и неупокойнее. Так ты, добрый молодец, не кручинься, а сбрей бороду и езжай в тайгу, там тебя встретит в общем-то веселый молодой народ, а озорная крановщица-трелевщица жахнет рукавицей по спине, пошутит несколько нечленораздельных слов на языке, который она считает русским («Эва, вона, ёшкин кот»), — и будет вам счастье на Ангаре, на Ангаре. Авторы могучих сибирских романов искали и даже находили горячий философский камень, крестя европейский индивидуализм общинными, семейными, богоугодными и безнадежно дубовыми ценностями. Общий стол для соборных ужинов, представление пунцовых от неловкости, но храбрящихся зятьев семейному совету, галстук и двухсотграммовый графинчик на праздники, дедовские подтяжки, «цыц» и очки для чтения газет, которые ищутся всей семьей, в том числе смышлеными внуками, обсуждение злодейских планов сомалийских агрессоров против народной Эфиопии, утренний будильник и шутливая канитель у ванной. Любовь напоказ с бросаниями друг другу на шею, «Алешка, ты представляешь, какая нас жизнь замечательная ждет?»

Треть горожан ненавидела пролетарские праздники не за гимны коннице-буденнице (к которой относились стократ лояльнее, чем ныне пытаются изобразить), а за такой вот обязательный телеспектакль о рабочей династии Семенихиных-Лопатюков в два часа пополудни — между парадом и Райкиным.

Та и другая все менее пересекающиеся культуры имели уже самое касательное отношение к советской власти. Первая ее вяло игнорировала, воспринимая в качестве лежалой нагрузки к мутному сквознячному бытию и терпя иногдашнюю надобность говорить громко, смотреть прямо и радоваться со всеми одновременно (за искренностью не очень-то и следили). Вторая, пыхтя и комбинируя, использовала партийную риторику для поворота в самую дремучую глубь славянского домостроя с хворостиной и всевластием сельского схода. Городские зорко провидели в этом злобном секретарском косноязычии казачью нагаечную науку и китайские перевоспитательные лагеря для шибко грамотных — и инстинктивно гордились булыжниками и «смит-вессонами» Красной Пресни. Пятого года бои мастеровых со станичниками издалека выглядели уже не классовой распрей, а извечной российской войной цивилизаций — единоличной европейской и принудительно-соборной почвеннической. Пришли донцы жидив с москалями-тунеядцами политграмоте учить, да не все домой воротились. Заходите как-нибудь еще, будем рады.