Родина слоников

Искусственно вскормленные дички республиканских киностудий в СССР влачили жалкое существование. В большинстве сателлитов России народу жило вдвое-втрое меньше, чем в Москве; более чем скудный внутренний рынок в принципе исключал существование национальной кинематографии. Проводить многожанровую репертуарную политику могла только студия Довженко: 40 миллионов украинцев позволяли ей работать в автономном режиме. Остальным следовало всерьез ориентироваться на русскоязычную аудиторию метрополии, — а та категорически не желала смотреть, как Мамед ставит советскую власть на нефтепромыслах, а Калев и Сулев занимаются соцсоревнованием на Пылдреской плавбазе имени товарища Кингисеппа. Захватить внимание Большого Брата можно было только предельно адаптированной, но в то же время принципиально непохожей национальной мифологией, которая начала складываться в большинстве республик именно в практичные 70-е. Вся Средняя Азия, закусив тюбетейки, погналась за басмачами, азербайджанцы по образцу спагетти-вестерна изобрели люля-детектив, Белоруссия окончательно монополизировала партизанскую тему. Неуемные дети Кавказских гор создали хмели-сунели-комедию про горделивых усачей — пловцов, летунов, футболистов и солдат, — становящихся имперскими и, забирай выше, планетарными звездами.

Долговязые, но с толстенными корневищами балты, как и следовало ожидать, нашли свое золотое дно в белокаменном средневековье. Фильмы рожка и дубины, косяком пошедшие с начала 70-х, пользовались ни с чем не сравнимым успехом, оставляя далеко позади камерные элегии центральных студий. Чехословакия вогнала интеллигенцию столиц в глубочайший душевный кризис, общим поветрием стало копание в глубоком внутреннем мире участковых врачих и пьющих резонеров — в образовавшуюся брешь и ломанулись, как на Ивана Купала через костер, слуги дьявола, чертовы невесты, новые нечистые из пекла и прочие озорные сеновальские иконоборцы из поселков Сумаа и Тюрьмаа[16]. Справедливости ради стоит заметить, что эпос борьбы веселых гезов с ливонскими баронами открыл в 66-м великим «Городом мастеров» Владимир Бычков на «Беларусьфильме»; однако граничащему с Балтией Беловежью в седые времена достаточно перепало плетей от благородных рыцарей — так что бульбаши со стяпасами были одна сатана. В 72-м на высшие строчки рейтингов поднялась лесная запевка Григория Кроманова «Последняя реликвия», самый успешный блокбастер «Таллинфильма».

То было редкое совпадение любой худсоветам освободительной риторики и автономных чаяний укрощенной нации. Обычно колонизаторское кино, как Мирзо-апа снимает паранджу, а чекист Сийм шагает с истребительным батальоном убивать родного лесного брата Арво, вызывало стихийное возмущение в недрах национальной души. На этот раз противоречий не было и в помине: уездные ярмарки и в советское время редко обходились без постановки народного театра о плугарях и дровосеках, надевших кожаные шлемы с клепками накрест и жилеты из медвежьих шкур с тем только, чтобы под лютню и сопелку отбить белявую и ласковую дочь сельского старосты у окончательно сбрендившего на хозяйстве лендлорда. Тема отечественного Робин Гуда, лесного командира-бородача с милой подружкой и кружкой в руке, зародилась на советском Северо-Западе, в тех можжевеловых краях, где среди лыка и маслят только и водились веками вольные стрелки-великаны.