Родина слоников

Фильм был блеклый, студенистый, «беларусьфильмовский» — и совершенно ни на что не похожий. Мистическими страхами не полнилась в ту пору российская земля. Первые хаотические тревоги посетили милый брег по достижении известного покоя, скромного, но достатка и общественной добросклонности: железного-то рублика жальчей всего. Мистер Никто поскребся в двери в накативших бравурных экранизациях английской классики — «Собаке Баскервилей», «Женщине в белом» и «Приключениях принца Флоризеля». Черные метки, фамильные портреты проклятых пращуров, тяжкий сап догоняющих в ночи фосфоресцирующих существ, всхлипы трясин и вой оборотней не перешагивали, впрочем, границ приличествующего: всякий потусторонний кошмар имел земное объяснение, рогатая смерть на поганых болотах двигалась злоумышлением испорченных наследников, а кончалось все барским сплином да старым клавесином, пирком да за свадебку. Дальние дядюшки из забытых и отлученных за кровавое озорство генеалогических ветвей пожирались собственного производства демонами, гибли в огне часовен и растворялись в хляби омутов — и все это легко вставало в святочную телепрограмму под глинтвейн из двух «бомб» каберне и яблочную шарлотку. Как говорится, родился у них мальчик, назвали его Генри, кушал он кашку и вырос большой-пребольшой и собак уже больше не боялся никогда; тут и сказке конец, а Конан Дойл ай да сукин сын.

Иное дело «Дикая охота короля Стаха». Бледная нежить, стынь, кошмар, заунывная поземка и сизый морок не отпускают до самого конца, зовут перекреститься бенгальским светлячком, принести с кухни огня, перечесть на ночь что-нибудь экзорцистское — Льюиса Кэрролла хоть. Капает вода с сырых сводов, хохочут в трапезных злые басаврюки, шепчут старинные манускрипты; бледные управляющие да гипнотические судебные дознаватели стращают хором: беги, столица, уноси голову, а иначе будет тебе Вальпургиевой каждая третья ночь.

«Дикой охотой» зовет немецкий крестьянин пляски злых духов в полнолуние. На эту-то бесовскую фиесту и приезжает в сезон поглазеть студент-фольклорист из Петербурга Андрей Белорецкий, досужий собиратель родовых полесских легенд, товарищ Шурик времен изобретения электричества и пара. Великий соблазн хоррородела сдобрить кошмар щепоткой гиньоля — вампирских челюстей в стакане, чертей в мешке, тыквенных привидений — не греет авторов Рубинчика и Короткевича, подошедших к делу со знобящей серьезностью. Рыцарь света Белорецкий селится в мрачном имении баронов Яновских, веками выводимых под корень черной вендеттой обманом умерщвленного средневекового короля. Его величество Стах звал себя холопом, грозился реформами и раскрепощением аж в XVII веке, за что был зарублен опоившим его Яновским, привязан с мертвой челядью к лошадиным холкам и пущен вскачь по болотам пугать честных тружеников. Только с той поры кровавый мор преследует яновское семя, и мало кто отправляется в могилу в срок и естественным порядком. Осени не проходит, чтоб не содрогнулся прохожий от гулкого топота чертовой дюжины всадников, храпа коней, плеска плащей, чтоб не дохнул ему в затылок белый карнавал адовых гонцов. А поутру всякий раз сутулятся скорбные фигурки околоточных надзирателей, пугают ворон магниевые вспышки, и черный экипаж убойного отдела увозит в город очередного потомка проклятого рода, а то заезжего вольномысла, а то и просто баламута из местных. Мрачные комнаты и балюстрады пересекает случайный грэгтоландовский сноп света из-за незакрытой ставни, торчат из сугробов в усадебных дворах колеса бричек да сирые ветлы, нагоняют неуюта ветхие колонны, крылечки и зеркала да белой молнией просвечивает во тьме галерей человечий силуэт — раздолье великое художнику с уместным именем Андрей Чертович! И только либеральные следователи из бывших прогрессистов тихим голосом рекомендуют: уезжайте, батенька, не бывать здесь добру, да и улики против вас имеются, а острог — вон он, рядом, в двух верстах. И снова собираются дежурной бригадой на вызов: прибирать из-под снега и слякоти студента-пропагандиста из логова змиева города Киева, хранителя тайн — управляющего, распотрошенный передвижной балаган скоморохов, отважившихся предречь Стаховой банде скорую смерть от руки Ланселота-фольклориста. Убийцы гуляют по краю, сгоняя суеверных простолюдинов с законных земель.

Таких обобщений досель береглись. Вечно живой призрак короля-освободителя, преследующий злое дворянское семя и с годами выродившийся в ширму, святую воду, охранную грамоту для мафии ожиревших воеводлатифундистов, — за такие побасенки, прочти их внимательно, не гладили по головке еще в начале 70-х. Точечное истребление образованных подстрекателей да лицедеев-крамольников, привычная и унылая баринобоязнь, доверительный тон госчиновников, рекомендующих шибко догадливым не лезть в старинные книги, а убираться подобру, навевали прелюбопытнейшие параллели.