Родина слонов

Дорога взлетела на пригорок, опрометью бросилась вниз, вильнула в сторону и давай петлять средь потемневшего леса. Березняк скукожился и вскоре вовсе исчез. Зато ельник потянулся сплошной стеной, на три шага от дороги отойдешь — и тебя не видно.

— Видать, мало тебе ведуна дубровского Азейки, — не унимался Алатор. — Забыл, как едва живота не лишился? Ты чего думаешь, в других весях они дурят меньше, что ли? И воев наемных, вроде меня, небось у них тоже...

Договорить варяг не успел, а то бы точно получил по уху. Взметнув снежную круговерть, на большак рухнула высоченная ель. Ударили стрелы. Алатор, успевший выхватить меч, отбил одну. Гридя оказался менее ловок — получил в бок «подарочек». Повезло парню — наконечник у стрелы оказался как нож. Угостили бы Гридю бронебойной стрелкой, кольчуга не спасла бы.

— Аида, бей их, ребятушки! — послышался вопль.

— Вломим? — донеслось из-за елок. — Дай вломлю. Из леса вывалила толпа. В руках не дурное дубье — справное оружье: топоры боевые, мечи, кистени, рогатины, да только не такие, с которыми на медведя ходят, а раза в полтора длиннее и рядом с жалом крюк приделан. Впрочем, у одного — самого здорового — на плече лежала неслабая дубина, и ничем другим дитятя вооружен не был.

Долговязый мужик в заячьем треухе свистнул так, что в ушах заложило. Каурый шарахнулся, «битюг» заржал и встал на дыбы, а Гридькина лошадка, вроде никогда не выказывавшая норова, принялась вскидывать зад и брыкаться.

Тати действовали с умом — спуску жертвам не давали, но и на рожон не лезли, видать, бывалые. Обложили со всех сторон, железом ощетинились. Те, что с рогатинами, чуть вперед выдвинулись, а мечники и топорники с боков их прикрыли. Алатор было попытался кинуться на прорыв, но рогатины ткнулись в бока и грудь скакуна, а самого всадника едва крюками не стащили. И варяг сдал назад, поняв, что с наскоку заслон не преодолеть. Началась методичная и злая рубка. Алатор отмахивался от мечей, защищая и себя, и коня, сбивал древки рогатин. Кто-то из татей сдуру бросился на варяга и тут же поплатился — голова с хрустом разломилась надвое...

Что там с Гридей, Белбородко не видел — парня стащили с седла, и вокруг копошилось татей пять. Если привстать на стременах, может, и разглядел бы Степан, как там хлопец, только не до того ему было. Отмахивался Белбородко направо и налево.

Детина с дубиной донимал его особенно. Парень дурковато лыбился и вертел бревнышком локтей шесть в длину.

— Вдарю я, ух, вдарю...

Щита у Степана, понятное дело, не имелось (со щитами на войну идут, а не к коллегам-ведунам в гости), а одним мечом супротив орясины тяжко отбиваться. А еще когда норовят тебя топором шибануть да рогатиной бок вспороть, тут и вовсе волком завыть можно. Только от того, что в тоску ударишься, пользы никакой, супротивников лишь порадуешь. И в том, чтобы сдаться, тож пользы немного — Женевской конвенцией здесь и не пахнет, потому к пленным относятся как к скоту. Да и будешь ли пленным, это вопрос.

Степан поворачивал каурого и так и эдак, стараясь уберечь от ударов. Сам-то принимал иные на сброю — добрый доспех выдерживал. Дитятю удалось охолодить — Белбородко располосовал молодцу руку. Теперь он не бегал с дубиной, а катался по снегу и орал благим матом.

Однако же помимо недоросля и других татей хватало...

Степан перехватил рогатину чуть пониже крюка, высвободил ноги из стремян и вдавил пятки в брюхо скакуну. Недаром тренировал конька, морковкой задабривал, не подвела дрессура. Каурый отпрянул всего на пару шагов, но этого вполне хватило. Тать, не сообразивший выпустить оружие, подался вперед, а Степан еще и подтянул разбойничка. Тот сбился с ноги и едва не плюхнулся в снег. Живым не успел. Степан выпустил древко и рубанул с оттягом. Так кулем разбойник и свалился.

Тати на мгновенье опешили, Белбородко перевел дух. Увы, отдых оказался недолгим. Кривой мужик с матерой всклокоченной бородищей и копной давно немытых волос вдруг метнулся к Степану, зажав в зубах длинный боевой нож. Кувырнулся по снежку прямо под копыта, и... каурый стал медленно заваливаться набок. Белбородко едва успел спрыгнуть — его счастье, что ноги были не в стременах. Усмехнулся зло — на Рабиндранате было бы воевать надежней. Каурый бился, храпел и разбрасывал пену. Из распоротого брюха выметывались кишки... Мужик отскочил и нагло осклабился — мол, знай наших. Ярость захлестнула Степана:

— Ах ты, выродок!

Мужик ухмыльнулся и скорчил глумливую рожу:

— Ить, коняшку-то жа-а-алко, хороший был коник, теперь его на колбасу только. Ну, подь сюды, я тебя ножичком своим пожалею, враз грусть-печаль пройдет.

У Степана потемнело в глазах от ненависти. Добраться до мерзавца. Вырвать кадык. Выпростать кишки...