Родина слонов

Белбородко смял мечника, подрубил рогатину, наметившуюся в горло, вспорол брюхо не в меру ретивому татю, хотевшему проломить ему череп, своротил кому-то скулу, отмахнулся от кого-то мечом... На спину вдруг кто-то навалился, сграбастал Белбородко в железные тиски, аж дух перехватило. Степан попытался осесть, чтобы разбалансировать противника и высвободить руки. Куда там! Тать словно прилип, жмется, гад, к нему, голову к плечу прижимает, чтобы затылком в нюх не получить.

А навстречу уже мечник прет, примеряется, как бы пырнуть половчее. Белбородко взревел, пытаясь сбросить путы. Напрягся, аж вены вздулись. Бесполезно. Вдруг тать завизжал и ослабил хватку. Всего лишь на мгновенье ослабил, но этого краткого мига оказалось достаточно. Резкий рывок вниз с поворотом корпуса, и захват с локтей соскальзывает на плечи, перехват за пальцы... с хрустом ломается кисть. Тать орет так, будто ему зубы без наркоза лечат. Ничего, не долго ему мучаться. Поворот. Локоть влетает чуть выше носа, и кости черепа вдавливаются в мозг. С одним покончено. А вот и второй... Белбородко принял удар на меч, но не прямо, а по касательной. Недруг провалился. Короткий выпад. Из сонной артерии ватажника ударил алый фонтанчик. Тать захлюпал, забулькал и попятился, силясь зажать артерию. Не устоял на ногах, плюхнулся задом в снежок. Степан рубанул наискось, голова откинулась, повисла на кусочке плоти. Белбородко ухмыльнулся, подумав: «Отменный бы из меня кийсяку[25] получился».

Промелькнуло что-то рыжее, и новый тать заорал благим матом. Лисок! Пес выручил хозяина и бросился прочь с поля боя, напоследок цапнув еще одного ватажника. Краем глаза Степан заметил, как рыжий комок прыгнул с дороги и, барахтаясь в нем, исчез за спасительными елками.

Рассуждать насчет геройства и малодушия времени у Степана не было. Он рассек горло зазевавшемуся разбойничку, отпихнул тело ногой, чтобы освободить себе путь, и, наконец, добрался до владельца боевого ножа.

Одноглазый, вместо того чтобы отпрянуть, приблизился к Степану почти вплотную, перехватил руку неприятеля, занесенную для удара, и вознамерился пырнуть ножом в пах. Белбородко прошел под рукой, одновременно поворачиваясь так, чтобы «прилипнуть» к бородачу. Удар прошел мимо, а запястье вырвалось из захвата. Степан выдохнул и рубанул мужика по шее. Хрустнули позвонки, и голова покатилась по тракту, словно тыква. Тулово рухнуло на белый снежок и задергало руками в смертной судороге.

«А кийсяку бы после такого сделал сеппоку», — вовсе не к месту подумалось Степану.

И лишь тут Степан заметил, что его обложили плотным кольцом. С Гридей и Алатором, похоже, уже было кончено — не слышно ни воплей, ни лязга оружия. Белбородко принялся затравленно крутиться, выставив перед собой меч. Но на Степана никто не нападал. Только рогатинами ощетинились.

Из круга вышел атаман, постоял, презрительно сплюнул.

— Зря ты, соколик, — проговорил атаман, и что-то знакомое почудилось Степану в его говорке, — Разгулян побил. Добрый он у нас был, а что коня твово зарезал, так то от жалости — больно дохлый коник-то, одр желтозубый, пожалел, вот и кончил. А ты вместо спасиба живота Разгулян лишил. Вот и кто ты после этого? Теперя долгой смертью помирать будешь. Лучше бы ты от его ножика помер, уж ты мне поверь.

— Ты меня возьми сначала!

— Как скажешь, — ухмыльнулся тать. — Давай, хлопцы.

Тут же из-за копейщиков высунулись двое пареньков с самострелами, присели на колено. Третий выволок длинный сверток, выпростал из него две бечевки и привязал их на болты. Потом выпростал еще две, намотал на кулаки и напружился:

— Давай!

Одновременно тенькнули две тетивы, и... Степана опутал бредень. Опутал — не совсем точно. Сеть на мгновенье нависла над ним, потом чуть подалась назад и накрыла, как фата накрывает невесту. Парень, что намотал на кулаки бечевки, споро забегал вокруг Степана, который барахтался в бредне не хуже рыбины. Вскоре Белбородко был спеленут как младенец. Атаман со смехом пихнул его ногой, опрокинул на спину.

— Эй, Бык, вмажь ему как следует, чтоб не трепыхался. Ты ж у нас мастак по этому делу.

Дитятя, все еще держась за посеченную руку и от обиды шмыгая носом, с опаской подошел к опутанному.

— Ы-ы-ы... — показал Бык пальцем на Степана.

— Чего мычишь-то, вдарь, кому говорю!

Но Бык затряс головой, попятился и опять сказал:

— Ы-ы-ы...

Из-за спины недоросля появился кривоногий тать со скрюченной правой рукой, в тулупе, увешанном железными бляхами, подошел к атаману и тихо проговорил:

— Спужался он, болезный, неволить придется, чтобы страх побороть.

— Ну, так невольте, — поморщился атаман, — братья или кто вы ему? На кой он нужен, ежели от разбойного ремесла отвалится?

Между тем дитятя пятился к лесочку, таращил глаза и время от времени пускал горючую слезу.

— Вот всегда у него так, — сокрушенно покачал скособоченной головой еще один тать, тоже кривоногий, как и первый, с дергающимся правым глазом и трясущейся правой рукой. За поясом рваного зипуна красовался мясницкий нож. — Петушится, на рожон лезет, а получит — в лес норовит удрать...