Родина – за нами!

Институт, в котором работала Венцлав, был старый. Такой старый, что корни его уходили ещё в то время, что принято называть кровавым царским режимом. И появился, когда донские казаки шлялись по Монмартру, тогда ещё обычному пустырю, с песнями и гиканьем. Век девятнадцатый, страшный в своей жестокости, не смог не породить специальное отделение, которое курировал лично сам государь-император. Поля сражений с Наполеоном, выжженные города и деревни, опустевшая земля, тысячи детей-сирот и женщин, остававшихся без чьей-либо защиты. Время тех, кто мог пользоваться слабостью безнаказанно. Тех, кто позволил, наконец-то, себе таиться намного меньше, чем во все прошедшие долгие столетия.

Их было не так уж много, в своё время истреблённых в тёмное средневековье. Тогда науки было меньше, люди проще, а правда про таящихся в ночи — всегда была рядом. Если где-то начинались жестокие необъяснимые убийства, так всегда искали вначале именно их. Костры, запалённые инквизиторами, зачастую были направлены против того, кого и следовало жечь. Но тех, что ещё оставались, хватало на многое. И не странно, что в пору, когда воспрянувшие русские войска гнали за пределы армию Бонапарта, ОНИ осмелели.

Война, длившаяся чуть ли не два десятка лет, не давала видеть людям творящиеся под самым носом страшные вещи. Шли рапорты, подаваемых казачьими и гусарскими разъездами, ходившими в сторону врага для разведки. Уходили они практически в никуда. Никто из генералов армии не обращал внимания на сёла, в которых не осталось ни одного человека.

На обозы, пропадавшие бесследно. На омуты, набитые как кадушки телами, почти полностью обескровленными. На разодранные в клочья останки, развешанные порой по осинам, одиноко стоявшим на глухих лесных перекрёстках. На танцы мёртвых, тёмными ночами среди осквернённых могил сельских и деревенских погостов. На мелькавших за арьергардами войск, только начавших своё наступление, непонятных личностей, передвигавшихся зачастую только ночью. На церквушки, часовенки и небольшие храмы, которые порой находили с иконами, болтающимися вниз головами, с церковной парчой, измазанной в лучшем случае нечистотами. На алтари, в которых на стенах засыхали красно-коричневые надписи на неизвестных языках, давно и прочно забытых. Не до того было обладателям высоких треуголок с плюмажами, гнавших перед собой недобитые до конца многотысячные орды. Война на дворе, читалось в их глазах, строго и требовательно обращённых на отважных и лихих партизанских вожаков. Не дело рассказывать бабкины сказки и чертей с упырями по всем тёмным углам искать.

Но зато было дело до всех этих непотребств тем, кто шёл за армией. Только начавшим свою историю частям, которые чуть позже государь-император передаст в ведение графу фон Бенкендорфу. Им было дело до всего, что отличалось от нормальной жизни, пусть даже и сведённой с ума огнём войны. Уже после того, как одышливого и полного корсиканца отправили на остров, на сукно стола Александра Павловича Романова лёг доклад. В папке изрядной толщины, коротко изложили всё, никак не вписывающееся в рамки человеческого восприятия. Чуть позже при особой канцелярии появилась новая служба, не входившая в подчинение никому, кроме монарха.

Особый комитет по надзору за не-людьми просуществовал вплоть до Великой Октябрьской, так и не канув в лету в кровавом вихре, закрутившим страну. У руля организации, уже тогда имевший собственный институт по исследованиям, выявлениям и средствам противодействия, стоял к моменту исторического звонка из Смольного контр-адмирал Лесников. На самом флоте сухопутный военачальник провёл всю свою гардемаринскую юность, подаренную отцом, из кондукторов выслужившегося до мичмана эскадренного миноносца «Забияка».

В одна тысяча девятьсот пятом году будущий флотоводец, ставший к тому времени капитаном первого ранга, командовал флотилией тральщиков на Дальнем Востоке. Призвание своё он любил и много времени проводил в море, вместе с командами выходя в него при первой же возможности. Когда трал вытащил на палубу одного из кораблей непонятное существо, попытавшееся разодрать боцману глотку, Лесников оказался на соседнем тральщике. Существо, которое скрутили по рукам и ногам, до Владивостока не дожило, погибнув, как выяснилось впоследствии, от длительного контакта с атмосферным кислородом. Сложно выжить, когда полноценных лёгких как таковых нет, а в океан никто не отпускает.