Родить Легко. Как рождаются счастливые люди

И мне стало ещё страшнее. Мы с Володей надеялись найти такое место, где любыми правдами и неправдами, уговорами или с помощью взяток ему разрешили бы присутствовать на родах. А «инфекционка» такой возможности не предполагала в принципе… Или рожать дома!

Я по понятным причинам изо всех сил держалась за Володю – живого, близкого человека. Для меня он тогда выглядел настоящим героем – во всём участвовал, во всё вникал, всё для меня делал. И однажды очень красиво сказал: любовь – это когда ранним утром идёшь по улице, а в кармане у тебя баночка с мочой любимой женщины, которую ты несёшь на анализ, испытывая тепло и нежность – и к этой баночке, и от неё.

Когда нам выдавали направление с большими красными буквами, то прессовали и Володю, говоря, что он обязан на меня повлиять. Так и сказали, прямо при мне: поймите же, ваша жена умрёт в родах от почечной недостаточности, а к нам придёт прокуратура, поэтому мы на вас сейчас и наседаем. Я рыдала в голос! Но они продолжали давить. А я продолжала рыдать – даже вернувшись домой.

Вот так «бережно» и «заботливо» обращалась (да и сейчас, чего уж там, зачастую обращается) отечественная медицина с хрупкой психикой беременной. И так-то страшно, и так-то впереди ад, а тебе заявляют – да ты сдохнешь в родах. То есть добавляют «оптимизма» как могут.

И то ли от рыданий, то ли от прессинга, то ли от страха я тем вечером решилась всё-таки ехать куда-то лечиться. Но наутро почувствовала, что в моём организме что-то стало происходить… Появилось ощущение: ехать никуда не надо, и всё тут.

Так выглядели первые схватки, хотя тогда я и не могла этого понять. А на фоне цистита, который представлялся мне похожим на ад родов, интенсивность ощущений выступала лёгким, практически не заслуживающим внимания фоном. Так, какое-то напряжение, вот когда мышцы напрягаются – нам же не больно? Вот и здесь, живот напрягался, да ну и что. И вообще, то ли цистит, то ли матка пульсирует, то ли в туалет хочется, то ли что-то ещё – неясно!

В итоге никуда я из-за того странного состояния не поехала. И когда поделилась с Володей, он предположил – может, это роды? Я говорю – да что ты, какие роды, сейчас февраль, а мне сказали, что роды в марте. И продолжала время от времени прислушиваться к своим ощущениям.

А в обед к нам завалились друзья и притащили нехитрой еды, в том числе селёдку. С селёдкой же у меня особые отношения. Много лет меня просили приходить в гости именно с ней, а не со сладостями. Я даже навострилась разделывать селёдку на филе так, что в нём не оставалось ни одной косточки – бери да ешь, наслаждаясь вкусом без вечного опасения подавиться косточкой. Попутно научилась правильно выбирать селёдку и мариновать под неё особый лук. Настоящая селёдочная королева!

Вот и тогда привычно занялась любимым делом – чисткой селёдки. Остальные дружно варили картошку. При том уровне жизни было так здорово, когда кто-то приходил с едой…

Однажды сестра подарила мне на Восьмое марта килограммовый кусок мороженой трески, и я запомнила это как значимое событие! Она никого из нас не застала и, не дождавшись, оставила подарок на кухне. Мы тогда жили на Арбате, в четырнадцатиметровой клетушке огромной коммуналки. При высоте потолков в четыре с половиной метра комната походила на стакан. Чёрная, страшная квартира с длинным коридором, опустившимися соседями-алкоголиками, безумными старыми бабушками и прочими прелестями совково-коммунального общежутия. И я так растрогалась, обнаружив на своём столе в общей кухне эту рыбу…

Стала я селёдку чистить и разделывать. Есть не хотелось, даже подташнивало немного, но вроде надо – гости же. Периодически отрывалась от своего занятия и замирала: живот прихватывало. Друзья, видя мои паузы, тоже поначалу интересовались, не рожаю ли я. Ответила так же: да какие роды, февраль на дворе! И народ, привыкший уже к моему циститу и вечным гримасам, внимания больше не обращал – беременный же человек, мало ли что. А так вроде не рожает, да и ладно.

Часам к пяти гости ушли, и я снова занялась хозяйством: полы протёрла, посуду помыла, прибралась. Меня продолжало прихватывать. Володя всё настойчивее спрашивал: точно ничего не происходит? не рожаешь? Через пару часов начинался последний прогон «Чудесного сплава» в постановке гениального гитисовского педагога Левертова (спектакль станет настоящей бомбой, много сезонов подряд собирая полный зал). И Володя, игравший там одну из главных ролей, взволнованно объяснял: «Я не могу просто так не явиться на генеральную репетицию, для этого может быть только две причины: или кто-то умер, или кто-то родился! Если рожаешь, меня поймут. Если нет – казнят, сожгут, а пепел развеют!» Я вновь и вновь повторяла – нет, рано. И старалась не зацикливаться на ощущениях, будучи уверенной, что до родов ещё минимум месяц.