Родительская интуиция. Нейронаука о том, как нас меняет родительство

Чернокожим женщинам, ставшим рабынями[57] в колониях и молодой Америке, не давали передышки от тяжелого труда после рождения детей. Кроме того, положение усугублялось тем, что они часто рожали от своих поработителей и насильников, а затем наблюдали, как их детей продают или вынуждают работать наравне с матерью под страхом наказания розгами. К ним относились как к «племенному скоту» и продавали как коров. Это было особенно характерно для 1820-х годов и периода после них, когда производство хлопка на юге распространилось западнее, частично для того, чтобы обеспечить развивающуюся текстильную промышленность Новой Англии. К тому моменту конгресс уже запретил участие США в международной работорговле, поэтому имеющиеся рабыни были единственным средством для увеличения масштабов рабочей силы, и женщина, показавшая себя плодовитой матерью, ценилась на аукционе гораздо выше прочих. Тем не менее в рамках своих семей матери оставались созидательницами домашней жизни, которую они часто строили наравне с мужчинами, писала Анджела Дэвис в книге «Женщины, раса, класс». В противовес окружению, призванному превратить их во второсортное стадо рабочих единиц, писала Дэвис, они создавали большие семьи, поддерживали традиции и организовывали восстания.

С конца восемнадцатого и весь девятнадцатый век два значимых события влияли на идеал материнства, существовавший среди белого населения в Северной Америке и Европе. И это влияние вызвало далеко идущие последствия для всех матерей. Одно из этих событий было спровоцировано Дарвином. Но до того грянула промышленная революция. Она изменила суть домашнего уклада[58] и тем самым чрезвычайно повлияла на роль женщины. Индустриальная экономика погнала людей с ферм на фабрики. Она отделила работу от дома, общественную жизнь от частной. Дом уже не был местом экономического производства, он стал местом потребления. Дом стал священным[59], «местом, “где пребывает душа”, а также, в своем высшем проявлении, очагом близости, умиротворения, непосредственности и незыблемой преданности людям и принципам за рамками своей самости», писала Тюрер. Важность этого места росла по мере того, как капитализм направлял работу[60] и политику на достижение личного первенства и создавал карьерную лестницу для человека, «который сделал себя сам». Семья рассматривалась как опора для такого рода саморазвития. «Та обстановка, в которой преобладали взаимная связь, неподвластная вычислениям обоюдность и обмен подарками, место, где люди учились сдерживать свои честолюбивые общественные устремления и соревновательность с учетом частных интересов членов семьи», – писала историк Стефани Кунц в книге The Way We Never Were: American Families and the Nostalgia Trap («Какими мы никогда не были: американские семьи и западня ностальгии»). Женщина защищала это убежище от всего, что могло пойти не так во внешнем мире. Ее нравственный долг стал значимее, в то время как роль в обществе стала незаметной.

Эпоха Просвещения[61] и гендерная дифференциация, к которой она привела, уже заложили фундамент подобного разделения сфер влияния. Детей впервые начали считать детьми, а не уменьшенной копией взрослых, и они вдруг стали полны не первородного греха, а потенциальной добродетели. Им требовались любовь и забота, к которым женщины, как было принято думать, склонны от природы. Мужчины и женщины были различны. Женщины – источник нравственности и стабильности, связанной с предсказуемым циклом способности к зачатию. Материнство считалось центром их существования. Отклонение от этой роли[62] воспринималось как нарушение естественного хода вещей. Так что мужчины ходили на работу, чтобы получать деньги на покупку товаров, которыми когда-то они обменивались или которые раньше производили вместе со своими женами. А женщины оставались дома.

Многие, правда, этого не делали. Заинтересованные в стабильной зарплате и привлеченные возможностью поддерживать свои семьи, молодые свободные женщины отправлялись работать в города, где росло число фабрик. Замужние тоже шли работать, хотя историки часто упускают и умаляют их вклад в общую рабочую силу. Внимательное ознакомление[63] с данными переписи в Англии показало, что от одной трети до половины всех работающих женщин в Лондоне конца девятнадцатого века составляли замужние или вдовы, и схожие цифры были характерны для более удаленных от центра городов.