Родиться в Вифлееме [СИ]

2585.23.10, из личного дневника младшего лейтенанта Ли Твиста, запись № 1742–1

Далеко за полночь. Никак не могу заснуть.

Второй день. Второй день, как мы улетели с Мариты. Разворошенный муравейник… или дымящийся остов — вот что осталось за спиной.

Подсчитали жертвы. Я не могу до сих пор поверить, что это правда. Триста тысяч на «Альфе-1». Двадцать пять тысяч на «Альфе-2». Две тысячи на верфях. Взорванная Центральная, «Белокурая фея», «арки», космолеты. Просто не верю, что так могло случиться. Как эти сволочи все провернули? Куда смотрели военные? Почему, кто виноват, что погиб Волчонок? Вильям? Маркос?

Мы полтора дня сидели там, разбирались, объясняли, отчитывались. Вот уже второй день прыгаем из системы в систему. Живу как во сне: как автомат делаю, что мне говорят, сижу, где скажут. Жанна и Бабай занят своими делами, нас с Пилигримом почти не трогают. Сегодня утром сказали, что у «Гетмана Хмельницкого» будем двадцать восьмого числа.

Про Бергера и… как же его звали… Я не знаю, что думать. Жанна права. Прав Бабай. Но есть еще что-то. Что-то связанное с Бабаем. Что-то связанное с Толлем и СБК. Что-то связанное со мной и Пилигримом. Что-то, что осталось незамеченным, показалось краешком — и исчезло. Как будто в темной комнате я на ощупь пробую опознать предмет, никогда раньше не виденный, не представляя даже, чем он может быть.

Мне страшно. Я не знаю, почему.

Мне просто страшно.

И я не могу заснуть.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Интерлюдия. Тьма теней (начало)

Сиф’та Оариис-с, система безымянной звезды. АРК «Молох»

Человек полз по ребристому, холодному металлу палубы. Кровь текла из многочисленных порезов на груди, руках, спине, оставляя широкий, извилистый алый след за ним. Судорожные хрипы умирающего, из последних сил рвущегося к мостику некогда грозного корабля, к своему креслу, пульту, к последнему шансу сделать неизбежную — и скорую — смерть не бессмысленной.

Он знал, что не успеет. Не дотянет. Всего сорок-пятьдесят метров отделяли кабину подъемника, откуда он десятью минутами ранее выпал, крича от боли в переломанных, раздавленных ребрах, — и заветную дверь на мостик. Так мало — и так далеко для доживающего считанные минуты калеки с перебитым позвоночником, теряющего с каждой каплей крови последние силы, волочащего непослушное тело, наполненный адской болью.

Он знал, что не успеет — и все равно сантиметр за сантиметром полз, переставляя немеющие руки, подтягивая себя вперед, с каждым рывком хрипя от невыносимой боли. Он должен доползти! Должен предупредить командора!

Световые панели по углам под потолком коридора мигали, то почти затухая, то разгораясь до режущей глаза белизны. Тяжелый, прерывистый металлический гул несся отовсюду, что-то трещало, ухало, скрипело и визжало — человек буквально каждой клеткой истерзанного тела ощущал затухающие судороги корабля. «Молох» умирал вместе с тем, кто так долго был его капитаном — и вместе с капитаном пытался из последних сил протянуть еще немного. Еще немного! Еще чуть-чуть!