Родная окраина

Имя Сивухиной наша улица носила долго, и тогда, когда ее прозвали Козлиной, и даже когда ей присвоили официальное — имени Челюскинцев. Челюскинской назвали всю улицу, а наш уголок, в отличие от остальной, в народе по-прежнему оставался Сивухиным.

Когда-то мы были селом, потом поселком, а сейчас — город. Город поднялся белостенными домами и большими корпусами коксохимкомбината за железнодорожной насыпью. Вырос он быстро — молодой, крепкий, красивый. Вырос и великодушно взял под свое покровительство весь поселок. Пристанционным улицам особенно повезло — там появился асфальт, водопровод. До нас эта цивилизация пока не дошла. Водопровод не дошел и асфальт.

Но дыхание города чувствуется и здесь: улицу замостили булыжником, и теперь уже даже в гости на другую улицу люди пешком не ходят — через каждый час, по расписанию, сюда прикатывает голубой автобус с мягкими сиденьями и за пять копеек везет вплоть до «химика». А за двугривенный так и в самый Донецк можно доехать или на Ясиноватую — большую узловую станцию, где работает большинство обитателей нашей улицы.

С автобусом связана любопытная деталь: остановки его пришлись на давние отрезки улицы. Шофер объявляет:

— «Солонцы». Следующая — «Речка».

И «Баня» и Куликов переулок — все осталось.

Может, тут ничего и нет такого особенного, а меня, когда я впервые ехал по своей улице в автобусе, это очень поразило и умилило…

Сколько я помню, и при селе, и при поселке — всегда наши работали на производстве, как здесь говорят. Кто на железной дороге, кто в шахте, кто на донецких заводах. Сначала ходили на работу пешком, потом стали ездить пригородными поездами. А теперь — автобусами да электричками, но только не пешком.

Сельским хозяйством даже при селе мало кто увлекался, иногда только, в трудные годы, вдруг переключались на землю, но потом опять забрасывали это дело и разбредались по своим местам. Один лишь Ахромей Солопихин остался верен земле — всю жизнь состоял в колхозе. Может, потому, что его хата самая крайняя и земля колхозная подходит впритык к его огороду. А может, просто такое пристрастие у человека — любовь к сельскому труду. У каждого свое.

Я давно уже не живу на своей улице, житейские волны выплеснули меня из нее. Но как и прежде, я люблю нашу улицу, помню ее и ее обитателей. И с годами они почему-то встают перед моими глазами яснее и рельефнее, хочется рассказывать о них — о каждом. Вот, к примеру, угловой дом — напротив Кулика, бабка Доня Царева живет. Вроде ничего примечательного, старуха как старуха. Но судьба у нее своя, особенно у сына ее — Тимки. Музыкант был бы, не получилось. Немцы пальцы ему попортили… Или сосед наш через дорогу — Неботов. Чудесный человек! Щедрый, общительный, а труженик — каких поискать. Детей с красавицей женой больше десятка народили, но я ни разу не слышал, чтобы они хныкали, жаловались на что-то. Всегда веселые, радостные, приветливые, гостеприимные. Всегда у них есть, что есть, и есть, что пить. И детей всех, как говорят, «довели до ума».

Через два дома от нас вверх по улице подворье Чуйкиных. Родион Чуйкин — загадка для меня. Живет вдвоем с женой, дом за высоким забором. Сад хороший, овчарок держит. Охотник. Кажется, какая у нас охота? А он повесит ружье поперек груди и идет с собакой. Смотришь, возвращается с дичью, несет то куропатку, то чирка, а то и зайчишку. Сам высокий, крепкий и суровый. С ним не разговоришься, и потому — загадка. Работает он в управлении дороги.

Симаковы — это мастера, руки золотые. И отец, и все сыновья. Умельцы — что хочешь сделают, кажется, любую машину смастерят из ничего.

Ближе к краю, домов пять — это гнездо Игнатковых. Братья. Тоже мастеровые люди. Все железнодорожники — кто машинист, кто кочегар, кто осмотрщик вагонов. И дома их, как братья-близнецы, — раскрашенные, ухоженные.

В один из моих приездов я встретил Игнаткова-младшего. Дело под вечер уже было, на Куциярской остановке, вижу: влезает в автобус пассажир с какой-то необыкновенной ношей — длинным и толстым бревном. Бревно это в автобус никак не вмещалось, но хозяин усиленно толкал его, впихивал. Шофер не ругался, терпеливо ждал, и пассажиры тоже не только не ругались, но, наоборот, помогали ему разместиться, — «Безобразие, — возмутился я про себя, — шпалу тащит в автобус». Но стерпел, смолчал.

Наконец багаж был размещен вдоль салона, один конец подсунули под заднее сиденье, другой уперся в верх шоферской кабины. Хозяин в огромном тулупе, какие носили главные кондукторы товарных поездов, распрямился, и я узнал в нем своего одногодка — Леньку Игнаткова. Занятый своим делом и одолеваемый любопытством женщин к его ноше, Ленька меня не заметил, он охотно отвечал на вопросы пассажирок.

— Очередь подошла или так, по блату?

— Открытку получили.

— Долго ждали?..

— Да нет, с год…

— А покажь!

И Ленька охотно потянулся к концу своей «шпалы», разодрал плотную бумагу, отвернул угол… И только теперь я понял, что это был… ковер! Все подались поближе, каждой хотелось пощупать ковер своими руками. Обсуждают цвет. Хвалят покупку. Ленька доволен.