Родная окраина

На последней остановке — у Куликова переулка — все сошли, а автобус покатил дальше по улице, на самый край ее — повез Леньку с ковром до самого двора.

Или вот мой дядя Карпо Гурин — о нем могу рассказывать без конца, будто вся жизнь его на моих глазах прошла. Это не жизнь, а настоящая эпопея, да не одна, а целых три, а то и больше, исследование можно писать, честное слово. Мастеровой мужик, дома по хозяйству все сам делает. Да не какие-то там мелочи — калитку подправить или тяпку наточить. Это что! Он сам себе погреб сделал, колодец в саду выкопал, летнюю кухню соорудил, пол в хате настлал. Саму хату переделал! Пусть не всегда гладко, красиво у него получается, но зато добротно: крепко, прочно, надежно и удобно. Это для него главное.

А его жена, тетка Ульяна, моя крестная? Ух, какая боевая, шустрая бабенка! Сама маленькая, против Карпа вдвое меньше, но этой разницы не замечаешь — такая она бедовая. Последнее время они, что Карпо, что Ульяна, сдали малость, постарели. Но дело же не в том, каким человек стал внешне под старость, главное — как он жизнь свою прожил. А они — и Карпо, и Ульяна — довольны своей жизнью, говорят о себе с гордостью.

— Мы детей вырастили! Трех! — скажет Ульяна, подытоживая свои дела.

— Считай — четырех, — поправит спокойно Карпо. — Свояченицу Марью не считаешь?

— Да, четырех, четырех! — быстро соглашается Ульяна и смеется легко.

Троих детей вырастила и Павловна — вдова, соседка Карпа Гурина. Муж ее Кузьма — Карпов старший брат, погиб рано, лет тридцать ему было, не больше. В паровозном депо работал котельщиком, а послали его уполномоченным по организации колхозов — там он голову и сложил. Осталась Павловна (тогда еще она была никакая не Павловна, а просто — Нюра, Аня, Аннушка двадцати восьми лет!), — осталась с тремя детьми. И всех вырастила. Одна!

Голод, холод — все пережила. Войну — тоже, как все. Старший сын ее воевал, был на фронте, дважды ранен, но жив остался. Все дети вышли в люди, теперь живут своими семьями. Уже внучки одна за другой замуж выходят. И Павловна довольна ими — и своими детьми, и детьми детей своих. И тоже не жалуется, говорит с гордостью:

— Одна была, трудно было, а всех вырастила!

Вот какие люди живут на нашей улице. А это ведь даже еще и не вся улица, а только один кусочек ее, самая окраина ее, глухой угол.

И еще одна деталь: голуби! Ах эти голуби!.. Вечно милые и вечно гонимые… Какой мальчишка не держал их, какой родитель не противился им, какой взрослый не мечтал вернуться к ним снова! Голубиное детство, зори голубиные — их ни забыть, ни заглушить ничем нельзя, силы такой в природе нет. Голуби — это как первая любовь. А любовь эта томительно сладка, незабываема, всегда желанна, и всю жизнь она белым голубем парит в недосягаемой небесной синеве…

Хочется, очень хочется обо всех и обо всем рассказать. Со временем, может, так и сделаю. А пока лишь о некоторых: Неботовы, Чуйкины, Павловна и, конечно, Карпо Гурин.

А может, и начать с Карпа? Он все-таки мне родня, ближайший сосед, и знаю я его получше других. Пожалуй, так и сделаю, начну с Карпа, а там, глядишь, попутно еще кто-то прихватится и отдельно не придется о нем рассказывать. И повествование наше будет короче. А известно: чем короче — тем лучше, скорее прочтут, и не так надоест, если даже и не очень понравится…

КАРПОВЫ ЭПОПЕИ Повесть

Карпова жизнь — сплошные истории. Малые и большие. Были настолько малые, что они тут же забывались. Проходные, так сказать, истории. Но были и такие, что входили в Карпово бытие прочно и помнились долго. Если выражаться языком научным и подходить к этому вопросу философски, то можно одни Карповы истории назвать случайными, эпизодическими, другие же, наоборот, — закономерными, этапными.

И разумеется, для исследования Карповой жизни логичнее было бы взять только истории, относящиеся к последней категории. Но мы этого делать не будем по той простой причине, что задача эта непомерно трудная: кто может с точностью определить, какая история главная и какая второстепенная? Это даже сам Карпо не в силах сделать. Сейчас, с оглядкой назад, он, может, и скажет: «Вот это было да! А вот это — так себе…» Однако если бы подобный вопрос задать ему в тот момент, когда история эта творилась, ответ его был бы иным — все получало бы высшую оценку: «Это — да!» Так время, удаляя от нас некоторые события, делает их ничтожно малыми, и сквозь годы видятся они нам как сквозь перевернутый бинокль.

Единственно какую сортировку Карповых историй можно сделать — так это разбить их на три группы. Такое разделение не будет искусственным, истории сами так или иначе разбиваются на три части и составляют своеобразную треногу, на которой и держится Карпова жизнь.

А еще эти группы можно сравнить с линиями. Тремя параллельными линиями они так и шли через всю Карпову жизнь. Вернее, жизнь Карпова катилась по ним, как по трехрельсовому пути.