Родная окраина

— А время скольки? Сказала ж: может, мужик понадобится, чи мясо разрубить, чи ишо што.

— Шо тут, мужиков мало? Вон тестя моего, Неботова, заставить бы… Или Карпа…

— Неботов. Он и так со вчерашнего чертуется. Неботова заставлять не надо…

Николай впихнул мотоцикл во двор, поставил за сарай.

— Ну, будя ругаться. Што делать? Давайте.

— Да пока нечего, — сказала мать спокойно.

— Во! Теть, — обернулся Николай к Павловне. — Ну как тут вот?.. То: «Давай, давай!» — ругаются, а делать-то и нечего… И вот так всегда — ни за што достается.

Павловна засмеялась:

— Мы все тут очумели от этого юбилею, когда он тольки кончится. Я тоже на Таню напустилась, а теперь жалкую.

— Ну, так это ж хорошо, што пока не понадобился, — не унималась Груня. — А если б случилось дело? Сказала ж: на всякий случай.

Махнул Николай досадливо рукой, присел на бревно, похлопал по стволу, улыбнулся: «Был бы юбилей с этой акацией, если б Карпо да тесть вовремя не подоспели…» Увидел Жучка:

— И тебе досталось, Жучок? Выгнали из хаты.

Обрадовался Жучок, что наконец-то к нему обратились, посочувствовали, завилял хвостом, заскулил приветливо.

К воротам неслышно подкатило такси — приехал младший сын Павловны — Алексей Гурин. Он долго не выходил из машины, рассчитывался с шофером и досадовал на себя, что не припас мелких денег. А шофер, как нарочно, копался, выворачивал все карманы, доставал измятые рубли, развертывал и медленно передавал их Гурину. Когда дело дошло до мелочи, Алексей не выдержал, сказал:

— Ладно, хватит. Спасибо, — и привычно, одним махом вывалился наружу. Сам открыл багажник, взял чемодан, плетеную корзину, обшитую сверху белой марлей, толкнул ногой калитку, вошел во двор.

Павловна с сестрой возились на кухне, Николай играл с Жучком, поэтому никто не заметил приехавшего. Гурин в широкополой шляпе, в расстегнутом синем демисезонном пальто, грузный, с набрякшими мешками под воспаленными глазами, шел, медленно перекачиваясь с ноги на ногу, смотрел на Николая, улыбался. Поставил ношу на крыльцо, сказал громко:

— Ну здравствуйте!

Вскочил Николай, кинулся к кухне:

— Теть, Алешка приехал…

В кухне что-то зазвенело, покатилось по полу, хлопнула дверь, выбежала Павловна.

— Ой, сыночек мой дорогой, маленький мой, первым примчался, — бросилась сыну на грудь, прижалась, потом поцеловала в губы и опять прижалась. — То выглядала, то выглядала — не прозевать бы, сустретить, и на вот тебе: прозевала… — Слезы текли по морщинистым щекам, она вытирала их и что-то говорила, говорила. — Один приехал?

— Один… — быстро ответил Алексей. — Да не плачьте. — И он направился к тетке, которая стояла в дверях, улыбалась и тоже вытирала слезы: — Здравствуйте, тетя Груня. — Поцеловал ее в щеку. Николаю подал руку, не удержался — левой схватил его за шею: — Ну и шея!

— А мне и надо такую: на ней же много иждивенцев сидит. А потом, у кого што: у меня шея, а у тебя, — он ткнул кулаком Алексею в живот: — Чи беременный? Моя Валька двойню носила, и то живот меньше был.

— Ладно, ладно, это для солидности, — отшутился Алексей, взял свой багаж, понес в комнату.

— Как же ты приехал? И Танюшку не видал? — идя вслед за сыном, спрашивала Павловна. — Она ж поехала встречать вас — тебя и Васю. Васин же поезд раньше приходит? Я думала, вы все вместе приедете…

— Никого не видел. Сошел с поезда — и бегом на такси.

— А они, наверно, тебя шукают там.

— Ничего, приедут. — Алексей сбросил с себя пальто, шляпу. — Разувайтесь, подарок примерим.

— Так сразу?

— А что ж… Пока народу нет. — Он открыл чемодан, достал теплые войлочные чешские сапоги, украшенные народным орнаментом.

— Ой, боже! Это мне? — удивилась Павловна. — Дужа красивые! — Надела, прошлась по комнате. — Да теплые какие! Спасибо тебе, сыночек дорогой. — Она низко поклонилась Алексею.

— Ну, ну, — запротестовал тот, смешался, правая щека у него задергалась. — Не надо так…

Дверь открылась, и в комнату вошла Татьяна.

— Во, мы его там шукаем, а он уже тут! Как был шустрик, так и остался.

Пригнувшись, медленно, будто чужой, вполз вслед за ней в комнату Василий Гурин — в берете, в коротком джерсовом пальто, оглядел с напускной суровостью присутствующих, спросил врастяжку:

— А здесь ли проживает именинница Анна Павловна Гурина?

— Здесь, здесь… — Павловна хотела поддержать игру, но не выдержала, заплакала, бросилась к сыну, целует его, приговаривает: — Жалкий ты мой, страдалец… Хвораешь? Можа, раны фронтовые тебя беспокоят?..

— Нет, мама, те раны зажили. Другие появились, на сердце. — Он повернулся к тетке, потом к Николаю, всех обнял, поцеловал.

— Што так? — забеспокоилась Павловна. — Сердце болит?

— Да нет, ничего. Я пошутил, мама. Все нормально. — Обнял брата. — А мы тебя там ищем, на вокзале.

— Я ж не знал… — развел руками Алексей.

Василий сдернул берет, сунул в карман пальто. Увидев его седую голову, мать запричитала:

— Ой, ой!.. Седой уже! Да што ж ты делаешь? Меня догоняешь…

— Это от умственной работы, мама, — отшутился сын.

— А у Алеши рази не умственная? Глянь, какой кудрявенький, — вступила в разговор тетка Груня.

— Какая там у него умственная, у него — сидячая.