Родная речь

Внук того человека, который делал посмертную маску моего отца, теперь — мой ученик в Академии торговли. Маскосниматель запросил тысячу шиллингов. «Я полагаю, существует определенный тариф и на это», — сказал маскосниматель. Его звали, дай бог памяти, Зеппом Добнером. Он приехал на велосипеде. Гипс для маски купил я сам. По странному стечению обстоятельств его похоронили неподалеку от могилы моего отца. На Лесном кладбище в Филлахе он сделал для одного надгробия деревянную скульптурную композицию с повесившимися детьми.

Во время судебно-медицинской практики я дважды присутствовал при вскрытии. Однажды пришлось заглянуть в раскрытую грудную клетку одного поденщика, умершего от инфаркта. А в Граце я видел зеленое легкое мужчины, умершего от туберкулеза…

Когда Яков Меньшиков сказал ему, что в доме на горе по вечерам беспрерывно работает телевизор, он привел печальный пример: мать преподавателя и муж преподавательницы, работавших с ним в Академии торговли, скончались, глядя на экран телевизора.

Когда Яков Меньшиков сидел с художником в кафе, тот вырвал из журнала фотографии покойника, извлеченного из гробницы св. Михаэля в Вене. «Это был полуистлевший труп с раздвинутыми челюстями, а распятие, лежавшее на правой стороне груди, сохранилось хорошо», — сказал Яков Меньшиков.

По дороге художник обычно подбирает клочки бумаги и обрывки газет. «Это моя слабость. Лучшие мои вещи зачастую удаются на упаковочной бумаге, найденной под ногами. Раньше на лесных опушках ставили столбы с табличками «Вход воспрещен!». Лишь позднее Крайски разрешил доступ в леса. Больше всего я любил рисовать в запретных лесах. На своем последнем автопортрете Бёкль оставил нос незакрашенным. Я слышал, что у покойника первым делом белеет нос… Вот ведь какое совпадение: на склоне горы У трех крестов молнией убило трех пастухов.

Художник прислал ему двадцать пять пар носков. Яков Меньшиков отобрал черные, похоронные, а все прочие сунул обратно в коробку. «Однажды я своими глазами видела, — рассказывала тетка художника, — как в Индии какая-то ящерица залезла в трубу вентилятора с внешней стороны дома. Только клочки полетели да брызги крови…»

Он вышел на балкон якобы подышать свежим воздухом и, делая глубокие вдохи, постреливал глазами на развешанное нижнее белье двух девушек, остановившихся на несколько дней в деревенском доме. Он отказался помогать одной девушке в шахматном поединке с Петром. «Имей мужество проигрывать, — заявил он. — Как тебе не стыдно», — сказал он, когда она соврала, что не боится смерти.

Днем он сотни раз слышал петушиные крики, ночью — вопли беременной кошки и не смолкавший до утра лай соседской собаки. Заслышав крик птицы, он шел на кухню к Варваре Васильевне в надежде, что она подтвердит: это птица смерти, сыч домовый.

Сотни раз, надев женское платье и подкрасив губы и веки, он садился за стол в своей комнате, смотрел на родную долину и слушал «Времена года» Вивальди, Первую симфонию Людвига ван Бетховена и «Пер Гюнта» Эдварда Грига.

Корреспондент «Кернтнер Бауэрнкалендер» обозревал «сегодняшний товарный склад» канатной мастерской в Патернионе. Уложенные в ряд, пахнущие коноплей бухты веревки для нужд скотоводов Каринтии выглядят как увеличенные мотки пуповин.

Теперь-то, разумеется, мне сподручнее повеситься на ручке двери, удавившись жгутом из черных нейлоновых колготок, нежели с веревкой на шее спрыгнуть в церкви с Иисусова плеча. Если уж говорить обо мне, то тут уместнее вести речь о мертвом теле, а не о трупе. Это звучит куда красивее.

Босыми ногами ступал по полю Яков Меньшиков, и мысли его занимали бесчисленные крошечные создания, которым суждено умереть под его стопой.

Сжигая в печке свои стоптанные летние тапки, он смотрел на них до тех пор, пока они не обуглились. В какой-то миг они были похожи на огненно-красные туфли покойника. Белые колготки превращались в вязкую жидкость, капавшую на горящие еловые палки.

На моем письменном столе лежит «Триумф смерти» Питера Брейгеля. Временами я не свожу глаз со скелета, который, нарядившись живым человеком, опрокидывает чан с вазами, напоминающими свиные головы.

Благоговейно сложив ладони, он взирал на свое мертвое тело, лежавшее под тонким ледком в гробоподобном колодезном желобе. Какой-то ребенок проворно смахнул снежную корону и посмотрел в раскрашенное румянами лицо трансвестита.

Едва ли не каждую ночь ему снилась смерть, и поэтому сама собой возникала мысль, что после смерти каждую ночь ему будет сниться жизнь.

В одном из сновидений над страной летели бесчисленные беременные смертью самолеты, а в это время крестьяне и крестьянки, взявшись за руки, с гордо поднятыми головами шагали навстречу смерти по сжатому полю. Когда бомбы летели вниз, на головах крестьян золотились короны из пшеничных колосьев в честь праздника урожая.