Родная сторона

И еще одного человека не было на свадьбе, которому полагалось бы быть. Не было профессора Живана. Он обещал непременно приехать. Но накануне свадьбы Зоя получила известие, что Живан простудился и заболел. Работал он теперь не в институте, не на преподавательской работе, а старшим научным работником на исследовательской станции, заброшенной в лесную глушь, как он писал, на самом дне Полесья. Утром, когда подружки наряжали Зою в венок, сельский почтальон принес от Живана телеграмму. Зоя прочитала ее и спрятала — никому, даже Пороше, не могла показать. Телеграмма только прибавила Зое грусти и уныния. Живан ничего не знал, да и не мог знать о Пороше — Зоя в своих письмах молчала о нем, — и, может быть, потому дал такую телеграмму: «Желаю тебе и Евгению большого семейного счастья. Выздоровею — непременно приеду посмотреть на вашу славную пару».

…Три дня и три ночи гремела свадьба, чтобы утвердить семейное счастье новой пары. И никто, кроме Зои, не знал, что уже на самой свадьбе эту пару подтачивает горе. Зоя в душе не отреклась от Бурчака. Но об этом позднее. Приехал Стойвода, взял свата и повез, как он сказал, сватать в Несолонь. Всю дорогу Стойвода напевал какую-то песенку и только в самой Несолони он спросил Товкача через плечо:

— Ты согласен?

— О, голубчик, дай только место!

Товкач добивался этого, жаловался в обком, в ЦК, что его, колхозного ветерана, затирают, не дают развернуть своего таланта. По совету Шайбы он лично побывал у секретаря обкома, раскаялся перед ним и тут же выложил свои блестящие планы о том, как бы он хозяйничал в современных условиях. Это, вероятно, подействовало на секретаря, потому что Муров получил неофициальное указание «использовать Филимона Ивановича Товкача при первом случае». Случай представился. Хома Слонь подавал небольшие надежды, и в райкоме вспомнили человека не вполне подходящего, но который умеет из ничего сделать все. Тут Муров погрешил против собственной совести и дал волю Степану Яковлевичу. Тот заверил Мурова, что Товкач после «очищения совести» является чуть ли не лучшей кандидатурой для Несолони. А что, если это ошибка? Райком не простит ему такого покровительства. Интересно, что думает об этом Громский?

— А ты, Громский, не против Товкача?

— Ничего другого не знаю, но одно знаю: хорошо иметь такого свата, как Товкач.

— Ну вот, со свадьбы — на сватовство, — улыбнулся Степан Яковлевич.

Когда проезжали мимо Парасиной хаты, Громский взглянул на знакомое оконце. Оно слезилось, плакало. А в конторе, на том самом столе, который уже не раз служил Громскому кроватью, он нашел два зачерствелых пирожка с горохом, завернутые в газету. Парасины, ждут Громского еще с воскресенья…

Взглянув на пирожки, Товкач спросил Громского:

— Где эта самая твоя Парася? Мне непременно надо с нею потолковать до собрания. Это, говорят, в Несолони сила, и я хотел бы иметь ее на своей стороне.

— Во-первых, она не моя, — покосился Громский на Товкача. — А найти ее очень просто: либо на ферме, либо дома, либо в клубе вытанцовывает.

— Помоги мне, Громский, помоги, — умолял Товкач. — Я тебя, голубчик, вовек не забуду! — Он знал, хитрец, как много зависит от того, что скажет про него маленькая Парася!

Лебединая песня