– На Западе так и думают и его хотят свести с лондонскими молодцами. Его покровитель – сэр Лотиан Хьюм; короче говоря, он заключил со мной пари, что я не найду
Уилсону достойного молодого противника в его весе. Я
ему сказал, что никакого хорошего молодого боксера у меня на примете нет, но я знаю одного немолодого, который уже много лет не ступал на ринг, и, однако, он бы заставил его протеже пожалеть, что тот явился в Лондон.
«Молодой ли, старый ли, моложе двадцати или старше тридцати пяти – приводите кого хотите, был бы только вес подходящий, и я ставлю на Уилсона два против одного», –
сказал сэр Лотиан. Я заключил с ним пари не на одну тысячу и вот приехал к вам.
– Ничего не выйдет, сэр Чарльз, – сказал кузнец, покачав головой. – Я бы всей душой, да вы ведь сами слыхали.
– Что ж, если вы не хотите драться, Гаррисон, мне надо найти какого-нибудь новичка. Я был бы вам благодарен за совет. Кстати, в следующую пятницу я даю ужин любителям бокса в заведении «Карета и кони» на
Сент-Мартин-лейн. Буду рад видеть вас среди моих гостей.
Послушайте, а это кто? – и он быстро поднес к глазам лорнет.
С молотом в руке из кузницы вышел Джим. Ворот его серой фланелевой рубахи был расстегнут, рукава засучены.
Мой дядя взглядом знатока осмотрел его с головы до ног.
– Это мой племянник, сэр Чарльз.
– Он живет с вами?
– Его родители умерли.
– Бывал он в Лондоне?
– Нет, сэр Чарльз. Он живет у меня с той поры, когда он был еще вот с этот молоток.
Мой дядя повернулся к Джиму.
– Говорят, вы еще не бывали в Лондоне? – сказал он. – В
следующую пятницу я даю ужин любителям бокса, ваш дядя там будет. Не хотите ли тоже приехать?
Темные глаза Джима заблестели от удовольствия.
– Я был бы очень рад, сэр.
– Нет, нет, Джим! – быстро сказал кузнец. – Хоть мне и жалко, но ты останешься дома, с теткой. Есть у меня на то причины.
– Да что вы, Гаррисон, пусть он съездит!
– Нет, нет, сэр Чарльз! Это для него опасная компания, больно он ретивый. Да и когда я в отлучке, у него работы по горло.
Джим помрачнел и большими шагами зашагал в кузницу. Я проскользнул за ним: мне хотелось его утешить, хотелось рассказать ему обо всех неожиданных и удивительных переменах в моей жизни. Я дошел еще только до середины рассказа, и Джим, добрый малый, радуясь счастливой перемене в моей судьбе, стал было уже забывать о собственных огорчениях, но тут с улицы донесся голос моего дяди – пора было возвращаться. У наших ворот уже стояла запряженная цугом коляска, и Амброз успел погрузить в нее корзину с закусками, болонку и драгоценную туалетную шкатулку; сам он пристроился на запятках. Отец крепко пожал мне руку, матушка, всхлипывая, обняла меня напоследок, и я сел рядом с дядей в коляску.
– Отпускай! – крикнул конюху дядя.
Звякнула сбруя, застучали копыта, мы тронулись в путь.
Столько лет прошло, а я и сейчас вижу тот весенний день, зеленые поля, облачка, подгоняемые ветром, и наш желтый насупленный домик, в котором я из мальчика превратился в мужчину! А у калитки стоит матушка – отворотилась и машет платочком, и отец, в синем мундире и белых штанах, оперся на палку и, козырьком приставив руку к глазам, напряженно глядит нам вслед. Вся деревня высыпала на улицу, всем хотелось поглядеть, как юный
Родди Стоун едет со своим знаменитым лондонским родичем во дворец к самому принцу.
Семейство Гаррисон махало мне, стоя у кузницы, и
Джон Каммингз – у гостиницы, и Джошуа Аллен, мой старый школьный учитель, показывал на меня людям, словно бы говоря: вот плоды моего учения. Ну и для полноты картины, кто бы, вы думали, проехал мимо нас, когда мы выезжали из селения? Мисс Хинтон, актерка; она сидела в том же фаэтоне и правила той же лошадкой, что и при первом появлении в Монаховом дубе, но сама она стала совсем другая, и я подумал тогда, что даже если бы
Джим ничего больше не сделал в своей жизни, и то он не зря терял в захолустье золотые годы юности.
Она ехала к нему, на этот счет у меня не было сомнений
– они очень сдружились в последнее время, и она даже не заметила, как я махал ей из коляски. Но вот дорога круто повернула, маленькое наше селение скрылось из глаз, и вдали, меж холмами за шпилями Пэтчема и Престона, глазам моим открылись широкое синее море и серые дома
Брайтона, а между ними, посредине, вздымались причудливые восточные купола и минареты летней резиденции принца. Для всякого иного путешественника это было просто великолепное зрелище, для меня же новый мир, огромный, широкий, свободный, и сердце мое волновалось и трепетало, точно у птенца, когда он впервые заслышит свист ветра при взмахе собственных крыльев и воспарит под голубыми небесами, над зелеными равнинами. Может, и настанет день, когда он с сожалением и раскаянием оглянется на уютное гнездышко в кустах терновника; но что ему до этого сейчас, когда в воздухе пахнет весной, и молодая кровь кипит в жилах, и ястреб тревоги еще не заслонил солнца мрачной тенью своих крыльев!
НАДЕЖДА АНГЛИИ