Родня

Потом они оказались в кафе, и только тут, следя за направлением его руки, она осмыслила то, что он говорил: оказывается, он с приятелями и коллегами оформляет витрину универмага, а прошлой весной они работали в этом кафе; есть на что глянуть, правда? Она кивала и смотрела на его руки. Краска не отмылась, но руки его были так тщательно мыты, синеватая поверхность с явственными прожилочками даже на взгляд казалась прохладной от воды. И этой тонкой синеватой рукой он держал вилку так свободно, так небрежно, но вместе с тем точно, и уничтожал салат с такою изящной быстротой, что она отчего-то краснела. Да, она потихоньку старалась копировать его действия за столом, но как будто бы плохо получалось — и она краснела!

Посунувшись к кроватке, глядит Аля в сонное личико сына и ловит в его чертах резкие и нахальные черты своего бывшего мужа. Да, ей хочется, чтобы Женечка походил на него. И когда находит черты сходства, она, кажется, готова простить ему все, в чем он виноват перед ней.

Она усмехается, глубоко вздыхает и думает, что, окажись тогда рядом с нею Надя, все было бы проще. Уж Надя-то разглядела бы в этом Жене истинную сущность, она бы поняла, что он никакой не художник, а всего лишь «негр», мальчик на побегушках у настоящего художника, который оформлял универмаг и то злосчастное кафе, куда они зашли пообедать. В его быстрой, нервной речи, пестреющей специальными словцами, она бы уловила ложь. И сказала бы непререкаемо: «Брось, Алька, разве ты не видишь, что он просто лицедей!»

Да и не в том дело, что Надя оказалась бы проницательней, Аля тогда была восторженна и одинока, а такое состояние не обещало ничего хорошего потом. Когда она, посмеиваясь, пошла с ним в парк, голова у нее вовсе не кружилась, она видела, что он ведет ее все дальше от шумных аллей… И вдруг — избушка в глуши берез и сосен, и он вопит: «Смотри!»

Через жердяную загородку она увидала дворик с сарайчиком, поленницу дров, кучу угля, от которой вился застарелый, въевшийся в почву серый след, старую телегу с задранными оглоблями. Сам домик был о двух оконцах, с низким косым крылечком, с коньком на приплюснутой крыше, обрамленной дикой, сочной зеленью берез и сосен.

— Это моя мастерская, — сказал он как будто бы печально и покаянно. — И живу я тут.

Из-под крылечка вылез обтерханный песик, потянулся, стряхнул судорогой мышц пыль с себя и неожиданно взлаял.

— Пшел! — крикнул Женя, чего-то смутившись. — Да ты не бойся, он смирный.

Аля рассмеялась и смело вошла во дворик. В тот же день они стали наводить порядок в домике, и Аля с удивлением отметила Женину живость и ловкость. Он в минуту вымыл пол, перетряс половики, подмел перед крыльцом, пока она возилась с оконными стеклами. Потом забрался в подпол, нашел там старой картошки и, шустро соорудив очаг посреди дворика, стал печь ее. Они сидели на корточках перед жарким очагом, вылавливали из золы картофелины и, смеясь и обжигаясь, ели.

Почему она отважно осталась тогда в его избушке, а потом стала ходить туда вместе с ним, а то и одна, и сидела часами, ожидая, когда он явится? Он появлялся неожиданно, всегда растрепанный, в запыленной рубашке и техасах, неся в руках то арбуз, то картошку в сетке, то бутылку вина в кармане. Аля потом уж догадалась, что он ходит на станцию или на винзавод разгружать вагоны. А тогда ей было все равно. Она ждала, и он приходил. Так почему же она на долгие часы заточала себя в угрюмой избушке? Это была игра, завершение которой сулило что-то действительное, явное. Именно в этой игре она была самостоятельна, и не в том, что было для нее действительно жизнью: ведь даже освободившись от опеки учителей и частично от матери, она была откровенно опекаема Симой Родионовной. Даже влюбленность, даже рабская покорность Илюшки как бы лишали ее самостоятельности. Здесь она полностью владычествовала собой, своими действиями, и только от нее самой зависело, чем же кончится ее необычное приключение.

…Он явился обросший, осунувшийся, и вид у него был такой радостно-покаянный, что она приблизилась к нему и погладила по жесткой щеке.

— Стой, молчи! — сказал он. — Мы поженимся… молчи!

Она заметила, что он все это время держит руку в кармане (потом оказалось, что он сжимал в ладони пачку денег, заработанных за две недели — они оформляли дом культуры в поселке цинкового завода).

— Сами, понимаешь? — говорил он, глядя на нее яркими глазами. — Никакой анахронической свадьбы, а… знаешь, на даче у Филиппова!