Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Значение неандертальцев было и остается огромным. Мы точно не знаем, что подумал бригадир горняков, проводивших работы в гроте Фельдхофер, когда понял, что кости перед ним принадлежат не медведю; и понятия не имеем, что испытал капитан Флинт, увидев череп из карьера Форбса. Исключением из сухих научных описаний XIX в. была реакция Чарльза Дарвина на ту же окаменелость. Он нашел ее «удивительной», и в течение многих последующих десятилетий новые поколения ученых, сталкиваясь лицом к лицу с неандертальцами, приходили в восторг.

Сохранились интересные записи, которые во время раскопок Ле Мустье 1 в 1908 г. Клаач делал в личном дневнике. Помимо профессиональных впечатлений от находок, он описывает случаи соперничества между членами команды, вечеринки с шампанским и рассуждениями об охотниках ледникового периода, свои ночные раздумья. Раскопки и скелет будто пьянят его, дневник вместо привычного прошедшего времени срывается в настоящее: «Вот это зубы!» Древний мальчик действительно запал ученому в душу. Он пишет, что в ночь после кропотливой реконструкции из фрагментов — «наиболее сложной технической задачи, что я когда-либо выполнял», — этот череп ему приснился.

Неандертальцы проникли не только в ученые умы. Уже спустя два десятилетия после их дебюта стали появляться примитивные фантастические романы. Они удовлетворяли аппетиты публики, желающей хотя бы мысленным взором взглянуть на этих удивительных существ. Как и в зарождавшемся жанре научной фантастики, в рассказах о встречах с неандертальцами особенно громко звучат темы вражды и противостояния. Ж. Рони описывает жестокие столкновения в романе 1911 г. «Борьба за огонь», название которого переводится с французского как «Война за огонь» (La Guerre de Feu).

В 1955 г. под впечатлением разрушительных результатов двух мировых войн Уильям Голдинг в романе «Наследники» (The Inheritors) рисует Homo sapiens как абсолютных агрессоров. Именно мы, а не они оказались ненасытными хищниками, неспособными сопереживать и найти у неандертальцев чувства. Общая тенденция на протяжении десятилетий была именно такова, но все же лишь в начале 1980-х гг. с выходом чрезвычайно успешно книжной серии Джин Ауэл «Дети Земли» (Earth Chidren) неандертальцам позволили любить и быть любимыми.

Работа Ауэл оказалась пророческой и в других отношениях. Ее смелые предположения об интимных межвидовых отношениях были восприняты как нечто из ряда вон выходящее, однако 30 лет спустя генетика доказала их состоятельность[199]. Археологам XIX в. идея о гибридных детях показалась бы возмутительной, хотя и интересной. Если бы наш современник, путешествуя во времени, оказался в 1863 г. на лекции Уильяма Кинга о присвоении названий видам и заявил, что странные обезьяноподобные люди из долины Неандера на молекулярном уровне присутствуют в зале, слушатели подняли бы его на смех или сильно возмутились.

Но и тогда неандертальцы беспрецедентным образом расширили границы человеческого познания, даже подтолкнув нас к умозрительным путешествиям в будущее. В 1885 г. священник по имени Буршье Рей Сэвил опубликовал направленный против эволюции и естественного отбора трактат под названием «Лекция Неандертальского Черепа об эволюции, произнесенная в 2085 г. н. э., с тремя иллюстрациями» (The Neanderthal Skull on Evolution, in an Address Supposed to Be Delivered A. D. 2085, with Three Illustrations). После пространного предисловия мы встречаем рассказчика, то есть сам череп, на званом вечере в конце XXI в. Дело происходит на главной сцене викторианского Лондона — в концертном зале Сент-Джеймс-Холл на Пикадилли. Начав с прелестного «Я не привык выступать перед публикой», череп с помощью массы велеречивых религиозных доводов старается убедить свою (видимо, мужскую) аудиторию в том, что он все-таки не может претендовать на родство с человеком. А затем, любезно выразив надежду «расстаться друзьями», исчезает[200]. Хотя до 2085 г. еще многое может произойти, маловероятно, что наше отношение к неандертальцам как к давно потерянным родственникам резко изменится.

Рей Сэвил вряд ли бы одобрил попадание неандертальцев в нашу генеалогию, но его ощущение некоего желания состоять с ними в родстве было верным. Причиной была ошеломительная мощь графических реконструкций. Самой ранней известной визуализацией неандертальца считается набросок тушью, сделанный Гексли во время какого-то заседания. Его персонаж был довольно сильно похож на обезьяну, но все же обладал какой-то чарующей живостью. Первая серьезная попытка воссоздать образ неандертальца состоялась в 1873 г. и оказалась неожиданно смелой для того времени: на ней были также изображены составное орудие и собакоподобный питомец. К началу XX в. возникло несколько противоречивых визуализаций, отражающих различные взгляды на происхождение человечества.