Родники рождаются в горах

— Теперь все пропало! — воскликнул Омардада. — Вы что ж, думаете, у колхозного бригадира, кроме как о вас, и забот нету? Беги к нему сейчас же и проси двух быков: бурого и черного…

У отца был такой вид, будто его палкой по голове ударили. Но он промолчал и послушно зашагал к воротам.

…На рассвете меня разбудили голос отца и отчаянный писк ласточек. Босиком я выбежала на веранду, где стояла мама, и увидела у ворот Омардаду.

— Единственное, что мне у вас нравится: рано встаете, — говорил он, улыбаясь.

— Так ведь недаром мой муж Ахмед — твой племянник, — заметила мама.

— Кто весною рано встает, тому овца приносит овец-двойняшек, — начал Омардада свои поучения. — С рассветом бог посылает на землю благодать. А где быки?

— В хлеву, где же им быть?

— Ведите их скорее! — Омардада взвалил на плечи плуг, взял в руки ярмо.

— Сейчас, сейчас, — торопливо сказала мама. — Провожу Ахмеда на работу и приду! — Она вернулась в дом.

— Без твоего провожания он может отправиться! — добродушно проворчал Омардада.

Когда старик собирался на работу, его охватывало подлинное вдохновение. Он даже улыбался своим мыслям в эти минуты. И сейчас на губах у него играла улыбка. Он быстро зашагал от нашего дома. Обернулся на ходу:

— Парихан!

— Мама, тебя зовет Омардада! — бросилась я в дом.

Мать и отец стояли посреди комнаты, отец гладил маму по густым блестящим волосам, а она, положив голову ему на грудь, чему-то улыбалась. Я остановилась на пороге, но, неловко взмахнув рукой, уронила с полки книжку. Мама вздрогнула:

— Что? Омардада зовет? Ох, наверное, сердится. — Она накинула платок на голову и взялась за мешок с семенами.

Отец схватил меня на руки, подбросил к потолку, поцеловал.

— Ахмед, хоть сегодня приходи пораньше, — попросила мать.

— Приду, когда смогу! — ответил он, смягчая ласковым тоном смысл слов.

— Парихан! — снова донесся крик Омардады.

Мать поспешно вышла. Я с кувшинчиком в руках побежала следом. Мы нагнали Омардаду у самого края аула. Вдруг старик круто повернулся и зашагал обратно.

— Почему ты возвращаешься? — спросила я Омардаду, глядя на застывшую от удивления маму. — Разве ты не будешь пахать сегодня?

— Подожди, — ответил Омардада. — Я таких людей встретил, что даже самое малое дело нельзя начинать — не будет удачи. А уж с пахотой-то придется повременить! Подождать надо! — пояснил он и бросил на землю плуг и ярмо. Нагнулся, поднял два камушка и положил в рот. — А ты, Патимат, подожди у ворот…

Что ж поделаешь! Таков Омардада. Он верил в приметы! Особенно не любил он встречаться с Хуризадай. Каждый день мы слышали от Омардады об этой женщине что-нибудь новое: то она сглазила кого-то, то после того, как он встретил ее по пути в поле, сломался плуг.

Особенно убедился Омардада в зловредстве Хуризадай, когда в ауле свирепствовал сыпной тиф. В солнечный летний день Халун, сидя на веранде, расчесывала волосы. Хуризадай зашла к ним в дом и попросила у Омардады ишака, чтобы отвезти зерно на мельницу. В тот же вечер Халун тяжело заболела, и ей отрезали ее прекрасные косы. «Это Хуризадай жену сглазила», — утверждал Омардада, и никто не мог его разубедить…

Острый и нежный, чуть сыроватый весенний воздух и запахи пробуждающейся земли щекотали горло. Солнечные лучи, ударяясь о вершину горы Акаро, ломались, рассыпались золотыми брызгами…

Омардада оглянулся, снял и бросил на межу чарыки, засучил выше колен штаны из грубого домотканого сукна, дважды провел ладонями по волосатым рукам, будто проверяя их готовность к работе. Я и не заметила, как он пошел за плугом, всей силой могучего тела налегая на него. Широко расставляя ступни со слегка искривленными пальцами, шагал он по свежей, только что проложенной борозде.

Я бежала следом и, разгребая палкой землю, искала квали[3].

— Отбрасывай в сторону вот это! — крикнул Омардада, показывая на разрезанные плугом корешки трав.

— А зачем? — недовольно спросила я.

— Чтобы сорняки снова не укрепились в земле, да и быкам будет угощение.

К полудню делянка была уже распахана. У межи мерно похрустывали быки — перемалывали зубами собранные мной корешки. Мама уже не раз приглашала Омардаду поесть, но он все ходил с киркой по борозде, разбивал комья, выбирал камни.

Наконец, дойдя до межи, он распрямился и громко сказал:

— Ну что ж, Парихан, пора и перекусить! — Он сел прямо против солнца. На его бороде, на руках — пыль. Мама подошла к нему, протянула миску с чудой[4]. Он отряхнул землю с рук.

Я, набегавшись по полю, проголодалась и жадно потянулась к еде. Но Омардада легонько стукнул меня по руке. Не понимая, я смотрела на него и на маму.

— Перед тем как взять еду в руки, скажи «бисмиллах», — торжественно произнес Омардада, — научись уважать людской труд и святость хлеба, который родит земля.

Поев, Омардада залпом выпил воду из кувшина, возблагодарил аллаха и поднялся. Прищурив один глаз, он посмотрел на собственную тень, как бы прикидывая ее длину.

— Прежде чем сеять, я помолюсь, — пробормотал старый пахарь.

— О, а я забыла принести воды для намаза, — сказала мама. — Патимат, сбегай к роднику!