Родное и вселенское

Так, в сраме крови, в смраде пепла,
Изъязвлена, истощена,
Почти на Божий день ослепла
Многострадальная страна!
К тебе безжалостна Люцина
Была, о мать, в твой час родов,
Когда последняя година
Замкнула ветхий круг годов, –
Когда старинные зачатья,
Что ты под сердцем понесла,
В кровях и корчах ты в объятья
Зловещей Парке предала
Кто душу юную взлелеет?
Какой блюститель возрастет?
Чей дух над ней незримо веет?
Что за созвездие блестит?
Свою ж Грызущий, в буйстве яром,
От плоти плоть, от кости кость.
Народ постигнет ли, что с даром
К нему приходит некий Гость?
Где ангел, что из яслей вынет
Тебя, душа грядущих дней,
И скопища убийц раздвинет,
И сонмы мстительных теней?..
Елей разлит, светильня сохнет;
Лампада праздная темна:
Так в тленьи медленном заглохнет
Многострадальная страна…
Но да не будет! Скрой, Люцина,
Дитя надежд от хищных глаз!
Все перемнется в нас, что глина:
Но сердце, сердце – как алмаз!³

II

Мы, мнящие себя на высоте пространнейших кругозоров, должны положить почин покаянию всенародному и первые из состояния всеобщей одержимости демонами растления и уныния, беспамятства и ожесточения, бессильной ярости и трусливой дерзости – прийти в разум истинный, исполниться смиренномудрием и мужеством, вспомнить прежнюю верность – не знаменам, не раз вылинявшим и не раз перекрашенным, но живой родине и народу-лицу, – не народу-понятию, – и вековечным устоям пронесенных им чрез века чаяний Христовой правды на земле.

Ныне же покаяние нам облегчено:

Страшно встретиться с Христом
Не во вретище и прахе;
Легче каяться на плахе,
Чем на троне золотом…
Русь!..
Князю мира не служи!
«Мир» – земле, народам – «воля»,
Слабым – «правда», нищим – «доля»,
«Дух» – себе самой скажи!
Царству Божью – «буди, буди!»
О Христе молитесь, люди!..⁴

И кто скажет: «Не в чем России каяться, ибо все, что творится, добро зело», – если не умышленно лжесвидетельствует, то сам одержим и болеет волею, и мысль его помрачена пагубным наваждением гражданственного самоубийства. Я обращаюсь к видящим наш позор и распад, бесстыдство и беснование. Если они подлинно чувствуют себя трезвыми на буйной оргии, зачем же, как благородно сказал недавно некто, издеваются они над уничижением народного лика, как издевался некогда Хам над наготою великого отца своего, охмелевшего по первом сборе винограда? Они обвиняют в измене целому самоутвердившиеся в отрыве от целого части народа и лицемерно приписывают другой части, к которой принадлежат сами и которую своекорыстно противополагают другим, повторяя их отступничество, – справедливость беспристрастного суда и верховный разум отечества? Они дерзают говорить за родину, но непохож на голос матери их бездушный, металлический голос. Они также призывают к покаянию, но не слышатся в их речах слезы и смирение кающихся, да и не знают они за собой никакого греха, и патриотическое их самобичевание так искусно, что удары бича не задевают единственно их самих.

Иначе представляю я себе всенародное покаяние – этот первый подход к самоопределению всенародному. Поистине вместо того, чтобы корить и изобличать то былых сеятелей, – что пшеница-де, ими посеянная, перемешана была с плевелами, и вотде, выросли плевелы и заглушили пшеницу – то «бунтующих рабов», разгулявшихся, как пьяные илоты, то немецких приспешников и прихвостней, то чужеродных присельников, отравляющих-де наши духовные колодцы, – лучше нам, вместо всех этих нареканий, узнать в искаженных чертах больной и неистовствующей России – ее самое, и с нею – нас самих.