…Боль о других! И вдруг, думая об «Элегии» Тургенева, понял Жуковский, что у Грея меланхолический, одинокий певец есть несчастный друг людей… Он добр, но несчастен. Несчастен, потому что добр. И еще Жуковский понял, что на место певца в стихотворении Грея он должен поставить себя. Он должен не просто перевести элегию, а именно пережить, перестрадать ее — здесь, в Мишенском. Андрей словно пелену снял с его глаз. Вторая попытка перевода элегии Томаса Грея увиделась ему как начало поэтической работы, несмотря на все написанное и напечатанное. Мало увидеть Грея в Грее, нужно увидеть его в приокской природе — как крестьян Грея в крестьянах полей, окружающих Мишенское. «Это будет моё! — говорил себе Жуковский, идя в сумерках по парку. — И я сам буду тот певец уединенный, о котором говорит Грей».
Жуковский спустился в ложбину; перед ним возвышались поросшие кустарником огромные валы древнего городища: один из углов — как башня — возвышался над темной пеной шумящих листьев. Жуковский полез наверх. Сколько раз он забирался сюда мальчишкой, играя в рыцаря Гюона! Сколько раз обозревал отсюда широкий луг, ограниченный рекой Вырой, словно сказочную страну… Справа, совсем близко, грозно шевелилась под свежим вечерним ветром дубрава Васьковой горы. Из полутьмы дышало в лицо Жуковскому огромное пространство родной ему земли. Вдруг озарила его мысль: «Здесь надо поставить простую ротонду, деревянную беседку! Нет и не будет места лучше для русского Грея… Тут буду я один с птицами, цветами и небом».
…Он сделал чертеж, и два плотника из села соорудили нехитрое здание: подсыпали повыше холм, хорошенько утрамбовали землю, ошкурили несколько нетолстых сосновых бревен, изготовили свежей осиновой дранки на крышу. Чудесно пахла светлая эта беседка, и как весело было в ней, когда пришли сюда на «новоселье» все шесть девиц Юшковых и Вельяминовых и с ними мадемуазель Жоли! Они нарвали тьму цветов на широких валах городища и увили ими всю беседку, и на столик, где Жуковский собирался писать, тоже насыпали цветов. Жуковский был счастлив. Оказалось, что отсюда, как и с балкона усадебного дома, виден Белев. Внизу, прямо под беседкой, пролегала проселочная дорога. Мужик, ведший в поводу гнедую лошадь, остановился и долго, задрав бороду, с детским любопытством разглядывал беседку, хоровод барышень и смуглого «турчонка» в белой рубахе.
Почти каждое утро — исключая дождливые дни — шел сюда Жуковский с книгами и тетрадями. Весь август он отдал элегии Грея. Он был в непреходящем состоянии вдохновения. Каждый вечер он возвращался сюда в предзакатное — свое любимое — время. Перевод? Ну да, перевод английских стихов и русской натуры в стихи; вот начало элегии «Сельское кладбище», как оно стало складываться у Жуковского:
Это — долина реки Выры, впадающей у Белёва в Оку. Герой элегии — певец, то есть поэт — идет на кладбище, где «праотцы села, в гробах уединенных навеки затворясь, сном непробудным спят», он думает обо всех этих крестьянах, которые из века в век трудились на земле:
Мысль Томаса Грея о том, что люди равны и свободны от природы, оказалась близкой Жуковскому. Как бы ни сложилась жизнь каждого, смерть снова уравнивает всех. Меланхолический певец, проливающий слезы над памятниками былого, тоже смертен: