«Родного неба милый свет...»

Осенью Жуковский переехал в Москву. «Книги твои, вольтеровы кресла и прочее с обозом приедут к тебе, — писала Жуковскому мать его. — Очень рада, что Антонский дает тебе три комнаты. Знавши твой нрав и как ты любишь порядок, уверена, что это для тебя не малое удовольствие». Тут же, во дворе Университетского благородного пансиона, где находился флигель Антонского, располагалась и университетская типография, где печатался «Вестник Европы»; таким образом Жуковский всегда мог заглянуть и к наборщикам и к печатникам.

…Надвигались новые заботы, новая жизнь, но еще кипело старое, радость омрачалась тоской по Маше. Здесь, в домике инспектора пансиона, он не только готовился к изданию журнала, но и писал стихи. Много раз он переписывал и переправлял элегическое послание «К Филалету» — под этим условным именем был скрыт Александр Тургенев. Стихотворение полно трагического лиризма, оно похоже на монолог; за его романтическим пафосом чувствуется вся эта ненаписанная трагедия.

МОСКВА. ВИД ВОРОБЬЕВЫХ ГОР ОТ ЛУЖНИКОВ.

^{Рис. В. А. Жуковского.}

Я сердцем сопряжен с сей тайною страной, Куда нас всех влечет судьба неодолима; Томящейся душе невидимая зрима — Повсюду вестники могилы предо мной.

Смотрю ли, как заря с закатом угасает, Так, мнится, юноша цветущий исчезает: Внимаю ли рогам пастушьим за горой, Иль ветра горного в дубраве трепетанью. Иль тихому ручья в кустарнике журчанью. Смотрю ль в туманну даль вечернею порой, К клавиру ль приклонясь, гармонии внимаю — Во всем печальных дней конец воображаю.

Сквозь печальные слова о смерти просвечивает трогательное внимание к подробностям жизни, к природе. Герой стихотворения сначала как бы любуется, наслаждается своей грустью, ему и больно и сладко возвращаться к истокам своей меланхолии:

К младенчеству ль душа прискорбная летит,
Считаю ль радости минувшего — как мало!
Нет! счастье к бытию меня не приучало;
Мой юношеский цвет без запаха отцвел.
Едва в душе своей для дружбы я созрел
И что же!.. предо мной увядшего могила;
Душа, не воспылав, свой пламень угасила…

Скупое на радости детство, смерть друга… Все становится в логический ряд: трагичность судьбы предопределена. Но как только размышления героя касаются его любви — исчезает меланхолия, вспыхивает необыкновенная напряженность чувства, любовь не становится в логический ряд:

Любовь… но я любви нашел одну мечту.
Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья.
И невозвратное надежд уничтоженье…
Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано
В сем мире жить для тех, кем жизнь для нас священна.
Кем добродетель нам и слава драгоценна.
Почто ж, увы! почто судьбой запрещено
За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?
Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас творец
Им жертвовать собой свободу превосходну?

Ропот, даже протест против воли «творца»… Страсть самоотречения ради возлюбленной:

С каким бы торжеством я встретил мой конец,
Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем
Я мог — о сладкий сон! — той счастье искупить,
С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..
Когда б стократными и скорбью и мученьем
За каждый миг ее блаженства я платил:
Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил
И дня как дара ждал, к страданью пробуждаясь;
Тогда, надеждою отрадною питаясь.
Что каждый жизни миг погибшия моей
Есть жертва тайная для блага милых дней,
Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.
О незабвенная, друг милый, вечно милый!
Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,
Почто, лобзая их горящими устами,
От сердца не могу воскликнуть к небесам:
«Всё в жертву за нее! вся жизнь моя пред вами!»
Почто и небеса не могут внять мольбам?