Родной очаг

Кирилл Искра чернел дождевой тучей, уже без веселья, а баба Настя крестилась и шептала какую-то молитву. Вытерла ладонью глухие впадины глаз и пошла из хаты.

— Царство тебе небесное, Кирилл! — молвил Петро-фельдшер, больше не засиживаясь за столом, после того как превратил его в пустыню.

— Земля пухом! — следом за ним отправился и Василь Лисак, застегивая пуговицы на лопнувшей сорочке.

Потянулись за ними и другие поминальщики, кто посмеиваясь, а кто досадливо вздыхая и крутя головой. Кирилл Искра вышел во двор и расплатился с музыкантами, которые не поленились потрудиться на славу. Музыканты, взяв по четвертаку, были довольны, а бас с хрящеватым носом сказал:

— Цигикали Шопена все время, сонату си-бемоль минор… Может, на прощанье хватить нашенскую — жалостливую?

Искра плеснул мутным взглядом:

— Не нужно… Я еще живой…

Музыканты направились с инструментами к открытым воротам.

— Слышишь, Докия, — позвал жену, окапывавшую картошку между молодых яблонь в саду. — Ублаготворил свою душу! Спасибо, что не ревела и не ревешь… ты одна такая хорошая на всю Хвощевку!

— Хорошая, только тебе, черту лысому, досталась. Потешился?

— Э-э, Докия, все хочу познать, все!

— Познаешь, как певчие тебя отпоют.

— Э-э, тогда уже не до познания… Познавай, человече, пока живой и сильный.

— И так о тебе слава идет повсюду. Раскатится слава, пальцами начнут указывать.

— Или мне у кого славы занять?.. Вот только крестную жалко! Хорошо, что родственников не вызывали. Спасибо людям, славные у нас люди… А ты советовала всем отбить телеграммы.

— А что ж тебе, черту лысому, посоветуешь, когда затеял хоронить самого себя?

Кирилл Искра, важно неся угрюмое величие в прояснившихся глазах, подошел к жене, отнял у нее тяпку.

— Слышишь, Докия? Я не Кушта, что помер — и руки на груди сложил!

— Ясно, не тот, — согласилась.

— Жизнь моя не для того, чтобы свечку пальцами держать!

— Ой, Кирилл, мука ты моя! — вздохнула.

— Вишь как? Помер — и воскрес! Искра воскрес! А потому у нас с тобой сегодня не будни, а пасха, праздник у нас. А если праздник, — бросай работу и давай отпразднуем. Искра воскрес!

— Воистину воскрес, — надоумило ответить.

— Искра воскрес! — еще громче произнес муж.

— Воистину воскрес, — улыбнулась.

— Искра воскрес! — даже вскрикнул.

— Воистину воскрес! — щедро улыбалась.

И они трижды, как и следовало, поцеловались в молодом яблоневом саду, что впервые скупо цвел в этом году и должен, был зародиться первым плодом.

КАКАЯ-ТО ЧЕРТОВЩИНА В ХВОЩЕВКЕ

Ветер горбил и мял речку, которая текла волнами-глыбами, извивистыми крохко-сыпучими бороздами, трепал зеленые косы аира и рогоза, внезапными седыми всплесками заголял листья на вербах и прибрежном тальнике. Когда между тучами проламывалась голубая прорубь с ребристыми краями, свет солнца обрушивался на речку, на луга, на село — и будто все вокруг покрывалось серебристой глазурью, трепещущей, улыбчивой. А когда небо жмурилось — горячей солнечной глазури как и не бывало. Рыба в этот неожиданно ветреный день не шла на удочку, и напрасно было надеяться что-то поймать.

В селе мерцали цветастые огороды, покачивались и сверкали желтые брызги подсолнухов, а верхушки тополей, похожие на пышно разросшуюся метельную траву, метлами гребли и гребли над собой пепельный воздух.

Из кустарника за огородами послышался веселый мужской голос. Голос этот, напевая, раскачивался, как летняя речка на ветру, и вскоре появился и сам певец с захмелевшими глазами и доброй улыбкой.

— Привет, — сказал он радостно. — Как жизнь? Рыба ловится или все-таки любит, где глубже?

— Привет, — ответил Максим Лавровишня, всматриваясь в незнакомое лицо. — Рыба любит, где нас нет.

— Давно мы с тобой не виделись!

— Давно, — чувствуя себя неловко, ответил Лавровишня, потому что хоть убей — не припоминал этого скуластого, с кустистыми надбровьями мужчину лет тридцати. Может, лукавит, а почему бы и не полукавить, коли огонь из чарки, видать, выплеснулся прямо в душу!

— Жизнь катится, как арба с горы! — зазвенел веселый голос. — А при арбе и коней нет, о, езда!

— Ну, так уж арба и без коней, — возразил Лавровишня, наматывая леску на удилище.

— Слышь, Фроську замуж выдаю! — ударил себя в грудь. — Ну я и Павло, ну и факир!

— Какую Фроську?

— Сестру свою! — ответил радостно и тряхнул корзиной, которую держал в руке: — Вот у хороших людей зеленого змия расстарался, может, поможешь побороть: или змий нас, или мы змия?