Родной очаг

В хате собрались гости, за столом нашлось место и для вас, но как ты ни таращил глаза, ища невесту и жениха, — не находил их! Как-то водится, что невеста в пене свадебной фаты, в лентах, цветах, что жених — в пылающем румянце на щеках, с веселыми, какими-то ураганными глазами, с метельно взвихренным чубом. Собрались в хате такие старенькие, как баба Килина или немного помоложе ее, пили, говорили.

— А где музыка? — спросил ты шепотом.

— О, какой танцор, без музыки не обойдется, — таким же шепотом ответила баба Килина.

— А почему не поют?

— Потому что разучились, только ты тут один певучий.

— А где невеста?

— Когда-нибудь узнаешь, детинка, — вздохнула баба.

— А где жених?

— О, прилип, как сапожная смола… Вон молодой, не видишь, что ли? Хозяин — жених, Остап Кондратьевич…

И кивнула на пожилого мужчину с изрытым морщинами лицом. Грудь его сияла орденами и медалями. Возле Остапа Кондратьевича сидел сын с женой, оба сельские учителя, сидели их дети, все хлопчики, цепочкой возле них, выражением лиц напоминая не только отца, но и деда.

— Так ведь у жениха — внуки!

— Да разве внукам запрещено быть на свадьбе своего деда! — мудро возразила баба Килина.

За столом запели песню, только не веселую, как следовало бы, а печальную, и неожиданно седой жених Остап Кондратьевич закрыл лицо ладонями, и сквозь пальцы просочились слезы. Песня еще немного покачалась на печальных крыльях — и свернула крылья. Сын-учитель обнимал отца, успокаивал:

— Свадьба ж, тату, свадьба!

А у самого в голосе слезы дрожали.

Хотелось удрать из-за стола, во двор, что ж это за свадьба без молодой, что ж это за свадьба, где за молодого хоть и знатный колхозный комбайнер, но ведь он уже голубь сизый, что ж это за свадьба, где льются слезы! И ты выскользнул из-за стола, а потому что был ты бабе Килине посохом в дороге, очутились вы с бабой на дворе вместе. По привычке — куда против нее радио или телевизору! — она разговаривала с какой-то тетенькой, что пристала к вам, а ты ловил их речи, и эти речи перед твоим взором превращались в живое видение.

— Была у Остапа на свадьбе, — стрекотала баба Килина.

— Не приведи господи, — вишневощекая тетечка ей. — Мир всего нагляделся, а такой свадьбы еще не видел.

— Когда еще те партизаны воевали, а до сих пор горя-то сколько! Остап партизанил в лесах за Днепром, и Меланка с ним в лесу партизанила.

— Там, наверно, и полюбились.

— То ли в лесу полюбились, то ли раньше, до войны, а как Меланка затяжелела, так он послал ее в село, чтоб в селе родила, а не в землянке. Она родила и пряталась у родителей, но как ни прячься — людские глаза увидят всюду. Донесли немцам, что партизанка прячется в селе.

— Мать ее еще жива, только не слышит, славная такая…

— Так и мать Меланкина была на свадьбе, и батько Меланкин пришел бы, да преставился, когда про целину заговорили.

— Батька тоже помню, как-то такого большого сома несет с Днепра, на плечо положил, аж приседает под сомом.

— Вот немцы взяли Меланку с ребенком.

— Да, с ребенком, — соглашается тетечка, которая все знает, но баба Килина рассказывает так, будто никто лучше ее не знает.

— И на виселице повесили ее вместе с дитем малым, висит Меланка — и его как спрятала за пазухой, как прижала руками, так и держит. А снять нельзя, и спасти нельзя, потому что караулят. Не видать бы такого никогда, и плача такого детского никогда б не слышать.

— Но Остап ночью пришел с партизанами, сняли Меланку с виселицы, мальчонка едва не замерз, но спасли.

— Спасли, сидел нынче у батька на свадьбе, с женой и детками. — И за руку дернула тебя баба Килина. — Уже скоро в школу, будешь учиться у него, славный такой человек удался.

— Остап с Меланкой не расписывались, правда?

— Да разве можно в лесу расписываться? Не было в лесу ни попа, ни председателя сельсовета, жили на веру. Всю жизнь ему закрыла Меланка, аж вон когда расписался с нею, нынче.

— А есть такой закон?

— Ежели не водился бы такой закон, так не расписали бы.

— С покойницей…

— Для кого покойница, а для Остапа как живая, помнил и помнит, да и село наше не забыло, помнит вся Княжья гора. Вот такая свадьба, а как на ней веселиться? Сидят и печалятся, Остап слезы вытирает.

— Он всю жизнь вытирает слезы. Кому — как, а ему — вот так…

…Голова у дядька словно медным котлом накрыта, этот котел мерцает на солнце, пуская во все стороны острые блестки, попробуй только ударь по чугуну — вот зазвонит!.. А под медным котлом сажей намазанные брови, глаза, румянец — и те черные, прочерченные багровыми жилками.

— И не глядите на меня так, дедуня, — смеется, — все равно не узнаете. Я не здешний.

— Да вижу, что нездешний. — Дед Гордей уже почистил наловленную в Днепре рыбу, теперь нанизывает на шнурок. — Нездешний, как и я нетамошний.

— Как вы сказали, дедуня? — Нездешний гость достает из кармана блокнот и авторучку, что-то записывает, причем улыбка, как лунная дорожка на воде, не исчезает с его лица, лишь мерцает. — Сколько вам лет, а?

Дед Гордей молча насаживает рыбу за рыбой на шелковый шнурок.