Родной очаг

Шумели, играли, пели и танцевали, как водится на всех свадьбах. Гане казалось, что не только лицом разгорелась, но и душой расцвела. Казалось, музыканты играют для нее, и, приникая к Роману, она заливисто смеялась. Тот тащил ее танцевать, но она словно приросла к лавке: мол, я такое танцевать не умею, вот если б польку, или краковяк, или вальс, а то погляди — прыгают друг перед другом, топчутся на месте, лишь пыль поднимают.

— Ну как знаешь, — сказал, — а я пойду покурю-подымлю.

И как же удивилась, когда вскоре увидела: в толпе во дворе под липами танцует и Роман, держа в зубах незажженную папиросу, танцует с Олькой-соседкой, и такое у нее лицо святоши, словно у богоматери, хотя какая из нее богоматерь, тьфу! Ловкая, стерегла — и дождалась, теперь вон как впилась когтями в плечо, а вьется, а выгибается, пусть бы тобой водило да выгибало на большой дороге…

Выследила, застала Ольку одну, когда музыка утихла, и за хату отвела, тут, между мальв, звеневших пчелами, спросила:

— Где чужое мелется, ты свои ладони не подставляй!

— Что мелется? Какие ладони? — Разгоряченная Олька сдувала прядь волос, лезшую на глаза. — Чего ты, Ганя, с копыт срываешься?

— Тебе одного нагулянного мало?

— Не ты нагуляла!

— А чего ты Роману на шею кидаешься?

— Я? Кидаюсь? Да он сам!.. Ну, я и танцую…

— Гляди, Олька, ты у меня дотанцуешься.

— Ну, сдурела! Как не сдуреешь, коли сидишь и сидишь в девках, а другого дела нет, только сидишь и сидишь. Ведь под лежачий камень вода не течет, не то что… У меня такого зелья знаешь сколько? Раз кахикнула — семерых прикликнула.

— Вот и кашляй себе на здоровье.

— Думала, постоялец… Ты ж не говорила, что уже с одной ложки едите.

— И с одной ложки ем, и в хате вот порядок навели, и нынче ходили на базар, купили поросенка, — призналась.

— Ну коли поросенка, — значит, на общее хозяйство, — не без удивления и зависти сказала Олька. И почти виновато: — Как не потанцуешь, если просит.

— И ты еще найдешь себе пару, хотя у тебя и ребенок, — с внезапным великодушием сказала Ганя. — Теперь те, что с детьми, выходят замуж скорее, чем бездетные.

— Ой, Ганя, славно говоришь, да нечего слушать… Ну, подалась домой, а то мой озорник бегает без привязи.

Ганя, смягчившись, стала пробираться между людьми к столу, где сидел, раскрасневшись, ее постоялец, а в голове стучало: интересно, как музыку заказывали, ведь с музыкой, наверно, тоже не просто, сколько хозяек помогали готовить на свадьбу, свадьба ох и просит рук, ох и просит!..

Уже ночь накинула на землю черное рядно, кто-то рассыпал по небу золотые яблоки. Уже давно бы пора с комбикормового вернуться, — почему же его до сих пор нет? Ганя заглянула в сарайчик к поросенку, что сонно хрюкнул, потом на дорогу вышла, не маячит ли на ней знакомая фигура, — ведь мог и с кем-нибудь заговориться. Дорога стлалась пустынная и немая в эту ночную пору, и повеяло от нее не надеждой, а лишь безысходностью. Зябко сутулясь, Ганя оглядывала село, оно улеглось спать, и только кое-где еще мигали огоньками окна. Может, его, каменщика, кто-нибудь позвал помочь, возился с кельмой допоздна, а потом не сумел от магарыча отказаться, а тот магарыч и свалил с ног? К кому идти, у кого спросить?

Уж не к Ольке ли повеялся?..

Мысль эта словно морозом прошила, и Ганя тихонечко открыла калитку в соседний двор. Дрожа, припала спиной к стене, а ухо настораживала поближе к окну: может, удастся что-нибудь услышать? Хата безмолвствовала, как загадочная бездна, хоть бы всплеснуло звуком из-за стекла. И не опомнилась Ганя, как ее рука сама протянулась к окну, стукнула в застекленную тьму хаты, разбив затаенную тишину.

— Кто там? — вскоре открылась дверь, и Олька в длинной, до пят, сорочке забелела в черном проеме двери.

— Это я, Ганя, разбудила тебя, — вымолвила непослушные слова. И, уже боясь спросить прямо, как собиралась, стала врать: — Купила свежей рыбы, почистила, а соли нет! До утра ведь от этой рыбы один смрад останется. К кому же идти, как не к тебе?

— Сейчас, сейчас вынесу, — сонно зевнула соседка.

Ганя не стала ждать у двери, следом за хозяйкой вошла в хату: мол, хоть ты и хитрая, по и я не из лопуха. Пока та в потемках шарила пальцами у печи, ища пачку соли, Ганя возьми да включи свет.

— Чтоб виднее! — пояснила.

— Погаси, ребенок спит! — прошептала Олька и быстро погасила свет.

Быстро погасила свет, но и за краткий миг Ганя заметила, что соседка действительно только с ребенком, улеглись спать в одной кровати, а больше ничьим духом не пахнет. И, взяв пачку соли, неожиданно поцеловала соседку в щеку, в губы.

— Что с тобой — расцеловала за соль!

— Потому что выручила, потому что спасла!

Не спалось ей, постель казалась твердой, и все прислушивалась, не скрипнет ли в сенях. А дверь в комнату оставила открытой…