Родные гнездовья

Лето 1914 года было на Печоре на редкость благодатным. Июньские дожди вовремя растворили принесенный половодьем ил и живительными соками вскормили корни трав. Печорское разнотравье, вроде бы недружное по весне, к петрову дню вымахало по лошадиные холки и шелковилось, нежилось под запашистым ласковым ветерком, ходившим зримыми волнами над широкой речной поймой. Радуясь таким укосным травам, старики загодя, до петрова дня, перевозили из усть-цилемских деревень на запечорские пожни нехитрое сенокосное снаряжение, готовили шалаши и кострища, чтобы отгулявшая «горку» молодежь разом взялась за косы, не тратя время на подготовительные работы.

А молодежь, так же как и двенадцать лет назад, когда Андрей Журавский впервые вступил на улицы Усть-Цильмы, свивала «петрову горку». Яркими летними бабочками выпархивали из домов «княгини», нарядными шмелями гудели «бояра», слетаясь на Каравановский угор.

Да вы, бояра, да вы куда пошли?
Да молодые, вы куда пошли? —

пробовали, настраивали голоса девушки.

Да мы, княгини, мы невест смотреть,
Да молодые, из хороших выбирать! —

вглядывались, высматривали парни своих суженых в рукотворной радуге из девичьих сарафанов и шалюшек.

Под угором, как и десятки лет назад, чалились обшарпанные барки чердынских купцов, шла бойкая праздничная торговля заедками[25]. Сюда же метил носом поднимающийся с низовьев «Александр» — бывший «Доброжелатель» Андрейки Норицына, перекупленный у него чердынским пароходчиком Черных. «Александр» вез на усть-цилемскую «горку» «княгинь» и «бояр» из нижнепечорских сел. Из Куи, из Пустозерска, из Великовисочного, Бугаева, Хабарихи съезжались потомки песенных вольнолюбивых новгородцев на редкий, несказанный праздник. Были на «Александре» и дальние пассажиры: из Москвы от Рябушинских возвращался Ефрем Кириллов — в кружевной манишке, в тонкого английского сукна костюме-тройке; в заплатанной студенческой тужурке, в штопаных брюках, не покрывающих порыжелые ботинки, возвращался из тюрьмы Николай Прыгин. Оба они стояли около капитанской рубки, смотрели поверх нарядных «княгинь» на крутой берег, отыскивая взглядом одного человека — Андрея Журавского.

Журавский, казначей Нечаев, Ольга с детьми, Наташа и увязавшийся за ней новый делопроизводитель Задачин стояли на самом взгорье — там, где когда-то окликнули Андрея и Арсения Федоровича подбежавшие к ним «княгини» Вера и Кира. Тут и нашел их Прыгин, раскинул сильные руки навстречу метнувшемуся к нему Журавскому.

— Здравствуй, здравствуй, друже Андрей! — обнял, стиснул Николай Журавского. — Как же я рад этой встрече! Рад видеть вашего почитателя и заступника, — протянул руку Нечаеву. — Ольга Васильевна, как вы прекрасны в роли Берегини! Наташенька с новым рыцарем... — покосился Прыгин на писаря, помрачнел, но тут же погасил ненависть, подал руку, пристально посмотрел в заметавшиеся глаза Задачина, представился: — Николай Прыгин, давний знакомец и «приятель» полковника Чалова, так сказать, компаньон фирмы «Чалов и К°»...

Прыгин шутил, однако шутка была злая, нацеленная в сердце Задачина.

* * *

В петров день над Печорой встречаются не только «бояра» с «княгинями» — встречаются зори: вечерняя не успевает погаснуть, а чуть только смежит веки, пригасит закатные лучи, как тут же озарят печорские дали утренние радостные розовые краски.

Короткое междузорье застало Журавского и Прыгина в беседке по-над Печорой. От реки на крутояр вползали легкие молочно-розовые пласты тумана. Тянуло свежестью, настоянной на разнотравье, на духмяной, вяжущей плоды смородине, густо разросшейся в распадке Хлебного ручья. Тишина. Даже неумолчный комариный гуд сник в междузорье. Все: и природа, и люди, и лошади — отдыхало в коротком, но глубоком сне перед костоломной страдой, страдой изнурительной, но желанной, радостной непролазным травостоем этого лета.

— Иди, чего уж тут, — отсылал Прыгина Журавский, — таи не таи, а Наташа очи без тебя не сомкнет — любит, а потому ждала она, не скрывая чувств... Задачина не трогай...

Вот это «Задачина не трогай» и не давало им разойтись по домам уже часа три-четыре. Прыгин еще в тюрьме узнал, что Журавский увез на Печору некоего Задачина, служившего короткое время делопроизводителем в Мариинской учительской гимназии. До того Задачин отбывал политическую ссылку в Мезени за принадлежность к РСДРП. Отбывал-то отбывал — это точно установлено... Да тянулся за ним слушок: провокатор. Более того: «мокрый» провокатор. Однако проверить это Прыгину не удалось, ибо и в Мезени, и в Усть-Цильме остались единицы ссыльных — с длительными сроками. Прыгин после освобождения даже заезжал в Мезень, но уточнил только фамилии товарищей, отбывавших с Задачиным ссылку. Нужны были запросы по цепочке в центры, на что требовались месяцы. Вот на это время и распространял свой приказ Журавский: «Задачина не трогать», соглашаясь с Прыгиным, что Задачин агент Чалова.