Родные гнездовья

— А вот к чему, Амос Фатеевич: надо привезти вам сюда из Архангельска товары — помогут уголь и нефть, сгорающие в машинах. Вот мне рассказывал дед Сава, что куль муки в Усть-Цильме он покупает зимой за двенадцать рублей, а на Каме он стоит четыре рубля, в Сибири — два.

— Нешто забыль? — всплеснул руками Фатей.

— Правда, дед Фатей.

— Знать, забыль — нефть и уголья нужнее золота, — согласился Амос. — Отеч, гость спрашивал вас про проводника — отпусти меня с ним.

— Скоко проходите?

— Мне нужно посмотреть все те стоянки, на которых работал Чернышев по Пижме, и сплавиться в волостное село Замежное. Времени у меня на это — три недели, — заранее обдумал свою просьбу Андрей.

— Скоко положишь? — глянул на него Фатей. — Четвертну дашь?

— Двадцать пять рублей? — переспросил Журавский.

— Так, — кивнул бородой Фатей. — Опять же харч наш.

— Согласен...

— Сбирайся, Амоско. Токо ты, Андрей Володимирыч, не откажи гостинец Федосью от меня свезть. Шкурки выдры ему на шапку да на воротник хочу послать...

* * *

Уже и август разменял вторую половину, а Журавский никак не мог закончить своих пижемских работ: дни стали заметно короче, зачастили дожди, по утрам падали густые туманы. Если бы не Амос, взявший на себя дополнительные обязанности по сбору трав и подготовке их к гербаризации, то Андрею не управиться бы с работами и к концу месяца. Амос был тем прирожденным проводником, о которых мечтают все землепроходцы.

— Отдышись малость, охолонь душу, а я меж тем харьюзов на уху добуду, — усаживал он Андрея около избушки, которая каждый раз отыскивалась к их ночлегу, где бы они ни ходили. Ловля рыбы, потрошение уток, сбор морошки и смородины занимали у него считанные минуты, в которые ленивая хозяйка не успела бы достать их и из погреба. Пока Андрей разбирался с жуками и минералами, делал записи и зарисовки в дневнике, Амос успевал приготовить ужин, затопить в избушке, «чтоб выветрить чижолой дух и выгнать гнуса», как объяснял он Андрею, заготовить впрок дров, как этого требовал неписаный закон таежников, вымыть посуду и приготовить постели. Только после этого приглашал он Андрея к ужину. Ужинать Амос любил не торопясь и с разговорами.

— Утресь впробегутки, в обед вприскок, а уж вечор — в усладу, — принимаясь за чай, говорил Амос. К чаю он привык и пил теперь его перед каждой едой. — Жаль, Андрей, кончается наша привольная жисть — скоро деревни нас подхватят и ночевать будем в избах, а там и росстани наши будут.

— И мне жаль этих мест: красивы они, Амос. Есть в них какая-то зовущая к величию сила... Недаром академик Чернышев всегда говорит о них с восторгом и грустью. Да, все хочу спросить тебя: почему Фатей сердит на академика?

— А-а, — рассмеялся Амос, — чудно отчу, что такой большой человек ист погано мясо. На речке Светлой дело-то было. Сплываю я тихонько по речке и чую говорю Чернышева: «Че ты старика не пущаешь домой... Че я тобе худо сробил?» С кем это, думаю, встренулся академик? Выплываю из-за кустов, глянь — а он нос к носу с медведем топчется. Тропа бережна узка, обрывиста, вот им и не разминуться. Вынул я ружжо, приложился и стрелил... Чернышев вместо благодарности — с бранью: «Пошто, грит, травенника стрелил!» Я хотел мясо собакам скормить, а он опять ворчит: «Дикари! Медведь этот, окромя целебной травы, дикого меда да ягод, ничего не ест, а они выкидывают мясо». Велел своему повару кормить медвежатиной всю экспедицию. Отеч с тех пор варил нам на отдельном кострище... А Чернышева он уважает, — закончил рассказ Амос.

— Да, хороши ваши места, и хорошие здесь люди, Амос... Прошу тебя: не забудь тех мест, где нашли мы выходы точильного камня, красильных глин, кровельных сланцев. Все это — народное богатство, и, как знать, может, тебе без меня придется их показывать народу...

...К вечеру следующего дня, миновав Верховскую, подплыли они к деревне Скитской, имя которой с благоговением передавалось из уст в уста среди всех старообрядцев Руси. Пижма тут причудливым изгибом охватывала широкую равнину в зелени колосящихся хлебов, уставленную частыми стогами свежего сена. Вкруговую по горизонту высились поросшие густым лесом гряды, ограждающие долину от студеных ветров.

«Умели монахи выбирать места под свои обители», — подумал Журавский.

На ночлег Амос повел его в дом Нила Семеновича, своего родственника по матери. За ужином, после расспросов о здоровье родичей и о превратностях пути, разговор сам собой перешел на историю заселения здешних мест и печальную участь Великопожненского скита, на углях и угодьях которого стояла Скитская.