Родные гнездовья

Платон Борисович, словно забыв о своем намерении посетить Кольский полуостров, помогал Журавскому выработать устав Печорской станции, составить программу исследований лет на пять вперед. Типовые уставы немногих научных станций Российской Академии были непригодны, так как и без того обширный план работ пополнился теперь сортоиспытанием, наблюдениями за ростом и созреванием злаков на крестьянских полях. Мечтал Журавский заняться и луговодством, ибо два миллиона десятин печорских пойм были, судя по урожайности трав, лучшими землями Европейского Севера.

— Привезли мы целую библиотеку, Андрей, а нужных книг мало, — сокрушался Риппас. — Нужны специальные, отраслевые библиотечки по геологии, зоологии, климатологии, растениеводству, животноводству. Надо выслать заказы издателям. К зиме я постараюсь прислать кое-что, особенно по геологии. Зима здесь длинная...

— И сроки у ссыльных немалые, — досказал Журавский. — У Прыгина, например, впереди четыре года.

— Да... не было бы счастья, да несчастье помогло, — тихо улыбнулся Платон Борисович. — Слов нет, хорошо они тебе помогают, но боюсь я твоей увлеченности, Андрей... Боюсь...

— Наука, исследования перерастут в революцию — этого вы, Платон Борисович, боитесь?

— Боюсь и этого, боюсь и другого, — вымученно улыбнулся Риппас. — Вы с Верой разные... Это может озлобить Алексея Ивановича... На нем же, разрешившем тебе, нам так вольно использовать ссыльных, мы строим успех станции... Все это очень зыбко, Андрей. Достаточно двух-трех доносов чиновников, чтобы рухнуло все. А с ними миру у тебя нет.

— И не будет! — вспыхнул Андрей, упрямо сжав губы. — Компромиссы науки с пошлостью невозможны!

Платон Борисович, взглянув на искаженное душевной болью лицо Журавского, замолчал — он знал, что Андрея остерегать уговорами бесполезно: молодость не любит, не признает огляда назад, на окружающих.

Глава 9 ПО КРАЮ БЕЗДНЫ

На первой же неделе летнего поста, в самый разгар сенокоса, со Скандинавии стали день за днем наползать на Тиман огромные брюхатые тучи. Над Онежьем, над двинскими и мезенскими пожнями их подбрюшья были еще белесыми, рыхлыми. На Тимане же, словно напившись через край воды из просторного Ям-озера, тучи тяжело оседали, грудились, топя солнце в чернильной густоте, укрывая речные долины грязным, набрякшим ватным одеялом. Над Пижмой и Цильмой косматые подбрюшья рвались о вершины могучих лиственниц и изливали на скошенные травы, на несметанные в стога копны сена парные потоки воды. Пахло сладковатой сенной прелью, грибной плесенью, размокшей землей. Печорцы, опухшие ото сна и злые от вынужденного безделья в разгар страдной поры, кляли непогодь, бога и всех, кто мельтешил перед глазами. Умудренные жизнью старики ладили вешала-решетки и укладывали на них тонкими слоями прелые травы из копен.

— Исстари ведомо: в копнах не сено, в долгу не деньги, — наставляли они молодежь.

В такую сеногнойную пору уезжал из Усть-Цильмы Платон Борисович Риппас. Его проводы были грустными для всех: для Журавского, казалось, обрывающего последнюю зримую нить с Петербургом; для самого Риппаса, оставляющего станцию без должного штата, без нужных денег, на попечение ссыльных. Грустным был Алексей Иванович, грустила Вера...

От дождя укрылись в каюте парохода, с палубы которого сгружали плотные тюки увязанных оленьих шкур, привезенные с Усы для замшевого заводика Зорича. Тюки сбрасывали в карбасы, чтобы увезти шкуры в устье Цильмы, где невесть откуда взявшийся коммерсант основывал новое для Усть-Цильмы дело.

— Будем прощаться, — поднялся Риппас, заслышав первый отвальный гудок «Доброжелателя», и тут же разом ссутулился, обвис плечами над вскочившим, ткнувшимся ему в грудь Андреем. — Иди до конца, коли уж... Все, что в моих силах, исполню — надейся, — несвязно говорил Риппас, по-отцовски положив сухую кисть руки на голову Андрею.

— Мне бы только на первых порах, — скороговоркой напоминал Журавский, — Прыгина, Эрлихмана, Мжачих заполучить в экспедицию... Только бы не сорвать дело... — старался он скрыть в словах нахлынувшие чувства. — Пусть ссыльные...

— Кхе, кхе, — невольно вырвалось у поднявшегося с рундука исправника. — Потише бы, потише с места-то брать надо, Андрюша. Слов нет: способные студенты, однако ж и хвосты за ними... Ладно, ладно, — взглянул он в меняющееся лицо зятя, — знаю... Вы, ваше превосходительство, наскоком возьмите губернатора-то, чтобы не навел справки у Чалова, — посоветовал исправник.

— Постараюсь, постараюсь, Алексей Иванович. Позвольте поблагодарить вас от имени общества за дозволение ссыльным работать на станции, — подал на прощание руку Риппас.

— Польщен, весьма польщен, — крепко пожал руку Алексей Иванович и по-домашнему сказал: — Всем бы помог, да помогало-то урезано, крылья-то связаны...

— Спасибо и на том, — успокоил его Риппас. — Думаю, «охранную грамоту» мы в Питере раздобудем...