Родные гнездовья

Андрея Григорьева и Дмитрия Руднева в летнюю пору увозили к родственникам в Крым, и они присылали оттуда Андрею жучков и бабочек. После окончания гимназии друзья уговорились поступать в университет. Перед выпускными экзаменами матери Григорьева и Руднева приезжали к Софье Кесаревне и заключили компромиссное соглашение: объединенными усилиями заставить сыновей поступить в Горный институт — с полувоенным уставом, с последующим присвоением званий по Горному корпусу. В оправдание матерей надо сказать, что естественное отделение и в ведущем вузе России в ту пору было прилеплено довеском к физико-математическому факультету и популярностью не пользовалось даже в кругу интеллигенции.

Может, матерям и удалось бы уломать сыновей, но Андрея постигло второе большое несчастье: скоропостижно умерла Софья Кесаревна. Умерла на его руках в день окончания гимназии — 18 мая 1901 года.

После смерти родителей в наследство Андрею остались: богатая библиотека отца, дача, обстановка наемной квартиры и около шести тысяч рублей денег. Официальным опекуном Андрея стал старший брат отца — дядя Миша, отставной генерал, бобыль, живший в Харькове.

После тризны высокий, седой и сутулый дядя Миша сидел в библиотеке младшего брата, так безвременно ушедшего из жизни уже десять лет тому назад, и смотрел на осунувшегося племянника, схоронившего теперь и мать. Было поздно, но в распахнутое окно лился мягкий молочный свет белой ночи, делавший их фигуры черными, неживыми.

— Давай теперь подумаем о том, куда тебе пойти учиться? Куда? Может быть, исполнишь желание матери? Я готов помочь тебе выбрать училище... — сказал Михаил Иванович.

— Я буду подавать документы в университет, на естественное отделение физико-математического факультета, — твердо сказал Андрей.

— Ну что ж... Ты взрослый, Андрей. Учись тому, к чему устремлен твой разум, — может статься, что именно в естествознании ты прославишь ординарный род Журавских. Учись, Андрей. Я буду помогать тебе.

Вслед за Андреем послали свои документы в Петербургский университет и Григорьев с Рудневым. Однако после окончания первого курса в Печорский край они с ним не поехали, уступив на этот раз родителям.

«Жаль Диму. И Андрея: какого зрелища они лишили себя, какой загадочный край останется вне их познания, — вспоминал Андрей своих друзей, засыпая под тихие песни «княгинь» и «бояр» на душистом печорском разнотравье. — А впереди у меня Тиман!..»

Нам-то дорого не злато, чисто серебро —
Дорога наша свобода молодецкая! —

отчетливо разобрал он слова дальней песни.

«Какие слова, какие мысли, какой народ! Интересно: придут завтра на берег Вера с Кирой? Обещались проводить... Милые, красивые печорянки... Особенно мила Вера...»

Глава 2 К ТИМАНУ

Утром вид берега Печоры напоминал картину времен великого переселения народов: овцы, коровы, лошади грузились в карбасы, шняги — на всю разнокалиберную речную флотилию, которая должна была перевезти вчерашних «княгинь» и «бояр» на запечорские заливные луга.

— Нонь лентяев нет! — кивал Ефимко-писарь на невообразимую толчею. — Травы подоспели, святой Петро знак людям дал... Нам тож поспешать надоть. Ты готов? Весь тута? — с улыбкой оглядывал староста ранец да ружье Андрея.

— Готов, Ефим Михайлович, только вот... — посматривал Андрей в сторону села.

— Ждешь кого ли? — удивился печорец. — Не энтих ли доможирок? — кивнул он на бегущих от села девушек. — Баски, баски...

Вера и Кира сегодня были одеты в легкие платьица и парусиновые туфли, что сразу отделяло их от крестьянок, облаченных в холстяные широкие и длинные сарафаны. Девушки на бегу о чем-то переговаривались и весело пересмеивались.

— Баски, пригожи, — тихо, как бы про себя, закончил мысль Ефим Михайлович. — Однако ухватисты девки у исправника, что старшие, что Верка...

— Доброе утро, Андрей! — первыми поздоровались девушки. — Мы хотим проводить вас к Тиману и условиться о дне отъезда в Архангельск, — скороговоркой выпалила Вера.

— Спасибо, печорянки! — радостно улыбнулся им Андрей.

...За Печорой, в устье Цильмы, ждал их с лошадью старший сын Ефима Михайловича, и они, то впрягая в бечеву лошадь, то отталкиваясь шестами, заспешили вверх по Цильме к селу Трусово. В знойном воздухе гудели шмели, порхали бабочки и вились тучи жадных до крови оводов.

«Вот это разнотравье с обилием бобовых и дает тот удивительный вкус молоку, о котором упоминал еще академик Лепехин, — размышлял Андрей, любуясь лугами. — Печорский крестьянин, по рассказам Ефима, не знает, куда сбыть масло, а нам с научной кафедры твердят, что, кроме клюквы да морошки, в Приполярье не растет ничего. Почему?»

На обед, отмахав верст двадцать пять, встали в прохладе устья Усицы, впадающей в Цильму. Даже купанье не остудило перегретого тела — так пекло незакатное печорское солнце.

— Неужто все лето будет такая жара, Ефим Михайлович? — удивляясь необычному теплу, спросил Журавский.

— Недлинно наше лето, Андрей Владимирыч, вот оно и старатца, припекат.

— Сколько же времени растут здесь травы?