Родные гнёзда

Когда мне было лет 5–6, отец строил железнодорожную ветку Брянск–Орёл, и мы, покинув родную усадьбу, поселились в окрестностях Калуги, на даче, принадлежавшей местному богачу Теренину. Она стояла на самой опушке огромного, почти девственного леса, или «бора», изобиловавшего семьями весёлых белок, очень забавлявших нас с братом. Бор этот переходил в ветвистый лес и был так велик и дремуч, что даже с нашей опытной нянюшкой мы никогда далеко в него не заходили, опасаясь заблудиться. Об опасности потеряться в лесах очень красноречиво повествовала сама Марья Григорьевна, вспоминая приключения своей молодости, причём в её рассказах неизменно фигурировали разбойники, болота, засасывающие в свою топь неосторожных путников, медведи и волки, и в особенности лешие.

Об этих последних няня рассказывала особенно охотно и с большими подробностями. Все их повадки и обычаи и даже частную жизнь она знала досконально, так как неоднократно с ними встречалась и имела дело. Например, в один знойный полдень она собирала землянику и, заблудившись, набрела «на самое их гнездо», причём была свидетельницей, как лешие «друг у дружки в шерсти блох искали». По словам Марьи Григорьевны, она спаслась только тем, что знала на них «слово», а именно «заругалась навыворот чёрным словом», благодаря чему лешие её «не учуяли», иначе бы «загоняли по лесу» до смерти.

В сотне шагов от нашей дачи, скрытое лесной чащей, находилось небольшое озерцо, в котором население дома купаться не решалось из-за обилия в нём чёрных и жирных пиявок. Нянюшка не только смело в нём купалась, но и позволяла им в себя впиваться, как она объясняла, «для здоровья». Пиявок этих, кроме того, она «воспитывала» в банке из-под варенья, припуская их к шеям дворовых, искавших у Марьи Григорьевны исцеления, главным образом после перепоя. Няня знала не только «нужные слова» и верные приметы на все случаи жизни, но и была опытной, славившейся по всему округу знахаркой. Она знала много заговоров и имела целую аптеку всевозможных «средствий» от всех болезней. Родителям о своей медицинской практике она никогда не говорила и запретила говорить об этом и мне, так как, по её твёрдому убеждению, народные средства были действительны только для «простых людей», а не для господ. На предмет знахарской практики у неё были лекарства и советы совершенно оригинальные и часто неожиданные. Среди всевозможных коробочек и тряпочек она хранила всегда наводившие на меня ужас «лягушачьи кости» и «мозоль утопшего пьяницы». Помню также один из её медицинских советов, когда она посоветовала жене кучера, тосковавшей после смерти ребёнка, утонувшего в гусином корыте, «придавить нос свадебным сундуком». От этого у кучерихи должна была пропасть тоска и родиться новый ребёнок.

Лес мы с братишкой, благодаря няне, сумевшей его одушевить своими рассказами, полюбили всей душой, и нянькам стоило больших усилий ежедневно вытащить нас из него на завтрак и обед. Надо сказать, что лес этот был действительно совершенно сказочным и имел такой первобытный вид, что когда много лет спустя мне пришлось увидеть в Третьяковской галерее известную картину Шишкина «Утро в сосновом лесу», я сразу вспомнил и мысленно перенёсся в калужские леса моего детства. Сходство было тем более разительным, что медвежья семья на картине в моём сознании неизменно была связана с понятием о лесной жизни, так как в рассказах няни медведь фигурировал в ней обязательным элементом. Медведи тогда водились в изобилии и, помимо приручённых медвежат, живших у нас на даче, я часто видел и взрослых зверей, которых приводили к нам поводыри, и медведи при этом изображали всякие фокусы.

Под нежной и заботливой опекой Марьи Григорьевны я прожил до 10 лет, когда она погибла неожиданно и трагично. Поехав в отпуск в родную деревню, где у неё были родственники, няня по льду стала переправляться пешком через реку Сейм, не слушая уговоров и надеясь на свою силу и знакомство с рекой. На середине она провалилась под лёд и больше не выплыла, скончавшись, вероятно, от сердечного шока, вызванного слишком холодной водой. Её смерть от меня долго скрывали, пока время и новые школьные впечатления не изгладили живой образ нянюшки Марьи Григорьевны из короткой детской памяти.

Знахарка

Когда у старосты нашей усадьбы Семёна Дементьевича разболелся наколотый им палец на правой руке, земский врач разрезал нарыв, но староста загрязнил ранку и рука у него, как определили бабы, «прикинулась болеть».

Дементьевич, человек пожилой, помнивший ещё старые времена, доктору, человеку молодому, не доверял и, посоветовавшись со своими бабами, решил, что рука у него разболелась оттого, что её доктор «резал», чего люди старого порядка всегда опасались. Было решено поэтому вызвать для лечения из села Стаканова, отстоявшего от нас в 25‑ти верстах, знахарку Федосью Ильиничну, пользовавшуюся далеко вокруг репутацией замечательной исцелительницы.