Родом из Переделкино

В память о моем брате Андрее Вирта осталось несколько геологических карт, вывезенных им из экспедиций в самые отдаленные уголки нашей страны. Человек совершенно не салонный, он по зову каких-то наших с ним общих предков тянулся ближе к природе, понимал и знал про нее много такого, что было удивительно для городского жителя. Великолепный охотник, поразительно ориентировавшийся на местности по каким-то таинственным, ему одному известным приметам, рыболов, добытчик пищи, устроитель костра и ночлега, он был незаменим в геологических экспедициях, и без него поисковая группа геологов не рискнула бы залезать в необитаемую глухомань Дальнего Востока, Камчатки или Сахалина. Впоследствии изданные карты с рекомендациями перспективных разработок полезных ископаемых свидетельствуют о том, что недаром один день, проведенный в геологоразведочной экспедиции, приравнивается по нашему законодательству к двум.

С охотой у него произошла драматическая история.

Однажды весной, как было заведено, Андрей собрался на глухаря. Брачный период у этих птиц происходит ранней весной, когда в сумерки на какой-нибудь укромной полянке глухарь, распустив свои роскошные крылья, исполняет танец, ухаживая за своей избранницей, а потом взмывает в небо.

Андрей залег за поваленным деревом, ружье было на взводе. И вот глухарь, тяжеловесный красавец, взлетает перед его глазами, и вот он видит его в прорезь боевого оружия, он у него на прицеле... Однако нажать на курок Андрей так и не смог, опустил ружье и впоследствии больше никогда ни на кого не охотился, а лишь давал рекомендации другим. Глянцевые журналы «Оружейный двор» и «Охота» с большим удовольствием публиковал его очерки, в которых Андрей со знанием мельчайших деталей делился с любителями всеми премудростями охоты на птицу или на волков, подготовки собак, выбора оружия, а также необходимого снаряжения...

Он был замечательным рассказчиком, изображал в духе Шукшина нравы людей из глубинки, сокрушался по поводу ситуации в деревне, где мужики спиваются до потери человеческого облика...

Я все просила Андрея – писать и писать, тем более, что в своих «охотничьих рассказах» он обнаружил замечательный слог, завидную наблюдательность и взгляд на жизнь из какого-то своего ракурса. Он выделялся из всех своим особым «лица не общим выраженьем». Однако засесть за писательское дело мой брат так и не успел.

* * *

История моего двоюродного брата Юрия Лебедева, так же, как и я, выросшего в Переделкине, в нашей семье, куда его каждое лето привозили с бабушкой родители, к сожалению, типична для многих и многих тысяч граждан Санкт-Петербурга, переживших в зрелом возрасте эйфорию начального этапа перестройки. В начале 90-х годов, когда некоторые наши ушлые граждане, будучи у власти и не растерявшись, взяли твердый курс на личное обогащение и тащили все подряд, другие – менее оборотистые – погружались в безвылазную нищету. Предприятие «Светлана», где в качестве ведущего инженера работал мой двоюродный брат, раньше обслуживало не только космос, но и обычные человеческие нужды и выпускало, например, бытовые электроприборы и лампочки. Однако лишившись госзаказа, предприятие полностью разорилось и было расформировано. Весь инженерный корпус был пущен на ветер и выгнан на преждевременную пенсию, а электролампочки мы стали покупать в Китае и в Польше.

Куда прикажете деваться мужчине под шестьдесят, чье высшее образование никому не нужно, а к физическому труду он не приспособлен?! Слава богу, по великому блату мой брат устроился в Русский музей сидящей «бабушкой-смотрительницей», но поскольку вскоре выяснилось, что в силу домашнего воспитания экспозиция музея знакома ему не хуже, чем иному гиду, а к тому же он довольно свободно знает английский, начальство повысило его в должности и теперь он – администратор по приему иностранцев, а также людей с ограниченными возможностями. При полной парадной форме, в фирменном мундире с галунами он встречает гостей и провожает их в залы.

Все же приятно, что некоторые истории наших дней имеют «хеппи-энд»!

* * *

И вот еще одна судьба, кровно связанная с Переделкином.

Он был из породы «рассерженных». Я имею в виду Юлиу Эдлиса. В последнее время он был рассержен буквально на все. На порядки в стране, но это мы вынесем за скобки... В особенности на Союз писателей, превратившийся в сборище непримиримо настроенных людей, сгруппировавшихся в отдельные фракции. Из Союза писателей он вышел и вступил в ПЕН-клуб.

Сердился он также на московскую жизнь с ее суетой.