Родом из шестидесятых

– Давай, ты будешь одной ручкой писать, а я другой, ладно? Что мне нужно, то и буду делать, а ты – что тебе нужно, то и будешь делать.

Она бормотала.

– Здесь я напишу про Мальвину рас-скас. Вот у меня еще есть, где писать. Можно еще здесь написать, досюда и вот еще туда.

Скоро ей надоело, и она поплелась в свою комнату. Там, в центре стены, наш любимый ее портрет в маминой шали, с восторженным взглядом, отрешенно впившимся во что-то удивительное вверху. Она беседовала со своим портретом, играла с ежиком-матросом.

Света жила, как Ева в раю, где сплошь счастье любви к тебе, и можно ничего не делать, или что хочешь. Я погружался в единственный свет, в котором нет ничего беспокоящего, словно здесь достигал полного успокоения, душевного исцеления. Здесь мой рай, где отношения чисты, и нет вранья, обмана, измен, где хотел бы жить вечно.

Утром она проснулась, села на кровати.

– Уже наступило утро, мама?

– Вставай, лентяйка.

– Мама, мне плохой сон приснился.

– Какой, доченька?

– Мне снилось, что я ножками шла далеко-далеко. Как будто я одна, и ни мамы, ни папы около меня нет.

У нас с мамой на глазах появились слезы. Мама схватила ее в объятия. Засмеялась, пересиливая себя, попросила:

– А ну, засмейся.

Та выпучила глаза:

– Гы-гы-гы…

Мама повернулась ко мне:

– От тебя это. Света смеется, и десны видно.

Мама исправляла недостатки ее речи.

– Скажи: три.

– Тли.

– Надо «р» твердо произносить.

– Тры.

____

По вечерам собирались подруги. Бодрая Галка с медальным профилем, красавица Елена, вялая Валя…

Валя просила:

– Завтра, Катя, приезжай к нам. Муж просил. Ах, да, у твоего Вени день рождения! Чтобы все у тебя было хорошо.

Никакого воображения. Я им не интересен. И причем тут ее муж?

Красавица Елена подняла на меня прекрасные глаза и сказала:

– А я знала.

Вытащила из сумочки красивый галстук. Я был тронут. Катя веселым тоном:

– Ха, он мне устроит день рождения. В честь своего дня будет угощать своих теток на работе. Уже не воспитаешь.

– Неправда, – закричала грубая Галка. – Он как раз думает, что пригласит тебя в ресторан. Правда, Веня, ты так думаешь? Ведь, правда, ты собрался с ней в ресторан или театр? Во, я говорила!

Я оторвался от своих мыслей и промямлил:

– Приблизительно.

– Ха, его уже не воспитаешь, – хохотнула моя супруга.

И она права. Не думал о завтрашнем дне, что, мол, радость устрою. Сам ждал, открыв варежку, что предложат что-то. Точно, как моя дочка.

Светка кривлялась, по случаю, что много гостей. Потом била по клавишам рояля, сосредоточенно.

Все фальшиво аплодировали.

– Ты будешь пианисткой.

– Я буду Све-той!

Красавица Елена, глядя на меня, жаловалась:

– У сына ветрянка. Только корь прошла, и вот… Мама в больнице. Так и справляюсь, еще работаю на дому, ложусь в час тридцать. Осик приходит, иногда помогает.

Катя потом говорила:

– Мать ее, Сара, раньше – накричит, и тут же смеяться начнет. Мужчин любила – страсть. А теперь – противно, как под бульдозером. Придет, уставится в угол и молчит. О смерти думает. Канцерофобия.

Я наливал «штрафной» безбашенной Галке. И, глядя на красавицу Елену, развлекал "афоризмами" из актов экспертов.

____

Когда они ушли, Катя молчала. Потом:

– Ты извини, не обижайся. Я, ведь, тебя все равно люблю… Ну, зачем было острить по поводу работы? Лучше с ученым видом знатока сидеть и слушать.

Меня задело.

– Пока не распознал твое общество.

– Да, для меня много значит, я хочу видеть тебя другим, гордиться… А как ты на Лену смотрел?

Хоть какое-то доказательство, что меня ревнуют.

– Считаешь меня недостойным тебя?

– Не то. Ты слишком наивен. И твоя ревность – из глухих деревенских углов.

Катя задумчиво говорила о своем детстве. У нее с матерью были сложные отношения. Даже не в словах, а во взглядах, поведении. Для нее мать имела самый высокий авторитет. А теперь поняла – все не так. Неправильно воспитывала. А сколько не дала! Ведь могла позволить музыке доучить, ведь у меня талант был. (Правда, Светка переняла твой талант). Не захотела, не было у нее на это времени, жертвовать надо было. А сколько неверного внушила! Партийная, плакала, когда Сталин умер.

Я не мог спросить, какую часть ее жизни занимал тот, первый.

– Да, родители могут простить детей, а дети родителей – только когда те уходят.

Мне снилось, что я вошел в спальню, а там, рядом с ней, общий приятель и бабник, муж подруги Вали, любящий принародно целовать и лапать чужих жен. Я к нему не ревновал, махнул рукой, и, посмеиваясь, вышел, но вдруг вернулся. Они отпрянули. Я сорвался, нахлынуло что-то безобразное. Она испугалась, и к стене, мельком глянув сожалеющее на того, и я ослеп – что делать?

Наверно, подруги знают о ее бывшем любовнике все, – снова подумал я. Но никогда бы не смог допрашивать их.

Моя семья не могла дать то, к чему стремилась моя душа, к выходу во что-то исцеляющее.