Родом из Сибири

Вечер накануне вылета был свободен, мы укладывали вещи, решили пораньше лечь спать. Первую болевую атаку я почувствовала часов в 11 вечера. Приступ был сильный. Вызвали врача из советской колонии, сделали укол, боль утихла. Но в 3 часа ночи боль настолько усилилась, что приехавший врач сказал самое для меня страшное: надо госпитализировать, так как выпустить в таком состоянии он меня не может. Я твердила свое, что лететь только пять часов – и я дома, в Москве, но он и слышать не хотел, сказал: «Вы можете не долететь». Опасался болевого шока. На короткие мгновения я все-таки теряла сознание, но тут же приходила в себя и твердила, что хочу домой. Помню, как у Ляли тряслись руки, когда она застегивала на мне пальто, как командовал кто-то: положите зубную щетку, халат, пижаму. Вещи отвезти к нашему представителю «Экспорт-фильма». Значит все, не выпускают, для меня это было самым страшным. Вот Ляля и Сергей Сергеевич улетят, а я останусь здесь. Кто-то сказал, что надо меня вынести на руках, я не позволила, сказала, что дойду сама до машины. С двух сторон поддерживали, но и по дороге к лифту я, видно, тоже теряла сознание. Помню, что справа, когда входили в лифт, была рука в пиджаке Сергея Сергеевича, а потом вдруг – пышный, роскошный рукав служителя отеля, а когда они поменялись – не помню. Боль нарастала. На улице свежо. Ранним ноябрьским утром в Каире прохладно. Едем в госпиталь.

Красивое здание в саду. Пальмы. Опять ничего не помню. Очнулась уже в кровати. Большое окно и балконная дверь выходят в сад. Подошла сестра, я прошу сделать укол. Она очень ласково говорит, что нельзя, надо дождаться доктора, но он приходит в девять часов утра. Мне кажется, что я не доживу. Внутри все горит. Наконец сестра не выдержала и, рискуя навлечь на себя неприятности, сделала мне укол пантопона или морфия, не знаю что, но боль начала утихать. За окном в утренних сумерках вырисовывался изящный силуэт пальмы. Я закрыла глаза.

…Если пойти дальше, где уже нет золотого промысла, вдоль реки в поросших лесом берегах можно найти много ям. Некоторые из них прикрыты ветками, и похожи они на примитивные капканы для зверей, сделанные нашими предками.

Это золотоносные ямы. И каждый хозяин знает, где ее начинать. Это как бывают грибные места. И брать песчаную землю в таких ямах считается неэтичным, что-то вроде воровства. Но открытые ямы дают возможность набрать в тазик земли, в надежде, что не зря же здесь рыли яму и золото здесь должно быть, хоть яму и не прячут. Берешь немного песка, подходишь к реке с прозрачной водой, переходящей в черную глубину у противоположного берега, где прямо из воды стеной встает скала. Но сейчас не до нее. Нужно, зачерпнув воды, поболтать тазиком, чтобы смешался слой песка с водой, и осторожно слить, затем снова и снова, пока не отмоются на дне черные крупинки шлиха, а уж потом еще осторожней зачерпнуть чуть-чуть воды и посмотреть, покачивая тазик, не блеснет ли. Конечно, не все золото, что блестит, но когда знаешь, откуда землю брал, то и блеск-то особый, убедительный. Желтоватая песчинка, а иногда и крупинка, блеснет неярко среди черного шлиха. Очень осторожно переносишь ее в стаканчик с водой и смотришь. На дне уже несколько песчинок… Сколько мне тогда было? Лет семь…

Подняла я стаканчик, чтобы на просвет посмотреть на свои песчинки, и замерла: напротив меня скала, выступавшая из воды, уходила прямо за низко бегущие облака, но посредине совершенно голой и отвесной скалы росла сосна. Да такая красивая и такая печально одинокая, что потом всю жизнь, если даже просто произносится имя Лермонтова или я вижу томик его произведений, я вспоминаю, как стоит одиноко на голой вершине сосна.

Может быть, она и сейчас там стоит? Так высоко над прозрачной водой, над золотоносной землей? И мечтает о прекрасной пальме? А я смотрю на вырисовывающийся силуэт пальмы и плачу, нет, не от боли, а от тоски по дому, по нашей жизни, которая мчится так быстро, по чему-то прекрасному, что бывает, наверное, только в детстве, по чистоте той воды и гордому оди ночеству той сосны, которая прекрасней всех пальм на свете…

Когда пришел главный врач клиники, боли я не чувствовала совсем. Видно, сильный был наркотик. Пришли наши из посольства и наш русский доктор. Надо было установить, что же случилось. Оказалась инфекция. Анализ крови такой, что необходимы срочные меры. Моментально – антибиотики, хлорис тый кальций и т. д. А Ляля и Сергей Сергеевич еще не вылетели. Сидели в аэропорту и ждали самолет. Стало легче, все-таки я еще не одна. Да одна я и не была. В госпиталь пришло много наших. Наши! За границей это чувствуется особенно. Да еще когда ты попал в беду.