Родословная абсолютистского государства

А тем временем внутри самой Польши, в конце XV в. наблюдается усиление политических и общественных позиций дворянства за счет монархии и крестьян. Чтобы обеспечить наследование своего сына, в 1425 г. Ягайло пожаловал в «Бжецком привилее» принцип neminem captivabimus – юридический иммунитет от ареста по произволу. Казимир IV, в свою очередь, был вынужден пойти на дальнейшие уступки землевладельческому классу. Долгая борьба периода Тринадцатилетней войны сделала необходимым наем войск из всей Европы. Чтобы получить денежные средства для оплаты наемников, в 1454 г. король пожаловал аристократии «Нешавский привил ей», который создавал основу для регулярных conventiones particulares (сеймиков), которые должны были проводиться дворянством в их округах; отныне никакие войска и налоги не могли собираться без их согласия [374] . В правление его сына Яна Ольбрахта в 1492 г. было учреждено общенациональное собрание или сейм, который был связан с провинциальными и окружными собраниями (сеймиками) землевладельческого класса. Сейм представлял двухпалатное собрание, состоявшее из палаты депутатов и сената; первая формировалась путем избрания депутатов от сеймиков, вторая состояла из высших церковных деятелей и светских сановников государства. Города не были представлены ни в одной палате; появившаяся тогда польская сословная система была исключительно аристократической [375] . В 1505 г. Радомская конституция формально освятила власть сейма: закон nihil novi лишил монархию права издавать законы без согласия сословий, а власть королевских чиновников была предусмотрительно ограничена [376] . Но созыв сейма все же остался прерогативой монархии.

Именно в этот период было также введено юридическое закрепощение крестьян. Петрковскиие статуты 1496 г. ограничили трудовое передвижение из деревень одним крестьянином от каждой общины раз в год. Дальнейшие дополнительные меры закрепощения принимались в 1501,1503,1510 и 1511 гг., что было признаком затруднений при их выполнении. Наконец, в 1520 г. последовал указ о феодальных повинностях, который устанавливал барщину для польского włoka, или крепостного, до 6 дней в неделю [377] . Крепостное состояние крестьян, которое в течение XVI в. становилось все более жестким, заложило основу нового процветания шляхты. Дело в том, что польская знать получала большие доходы от бума балтийской торговли зерном, чем какая-либо другая социальная группа в регионе. По мере того как помещичье хозяйство сталкивалось с увеличением спроса на экспортном рынке, крестьянские участки становились все меньше. Во второй половине столетия объем зерновых, экспортируемых из страны, удвоился. В период расцвета торговли зерном в 1550–1620 гг. инфляция на Западе обеспечила землевладельческому классу огромные неожиданные доходы от условий торговли. В более длительной перспективе подсчитано, что в 1600–1750 гг. объем рыночной продукции магнатов утроился, дворянства – удвоился, в то время как у крестьян упал [378] . Однако эти доходы не были полезным образом реинвестированы. Польша превратилась в житницу Европы, но техника пашенного земледелия оставалась примитивной и обрекала на низкие урожаи. Увеличение сельскохозяйственной продукции было достигнуто скорее экстенсивными методами, особенно в пограничных землях юго-востока, чем интенсивными нововведениями в обработке земли. Кроме того, польская аристократия, более чем какой-либо другой правящий класс в Европе, использовала свое экономическое могущество для проведения систематической антигородской политики. В начале XVI в. статутами был закреплен потолок цен для местных производителей в городах, где торговые сообщества были преимущественно немецкими, еврейскими или армянскими. В 1565 г. иностранных купцов пожаловали невероятными привилегиями, результатом чего стало ослабление и разорение местных торговцев [379] . Торговое процветание того времени все еще сопровождалось ростом городов, а богатые господа основывали собственные частные города, в то время как другие дворяне превращали в деревнях кузницы в мельницы. Но в действительности повсюду муниципальная автономия городского патрициата подавлялась, а вместе с ней – и шансы на развитие промышленности. Только германский порт Данциг избежал уничтожения шляхтой средневековых городских привилегий: монополистический контроль над экспортом, который он впоследствии получил, еще сильнее задушил города в глубине материка. Все более монокультурная аграрная экономика, которая импортировала товары ремесленного производства с Запада, создала аристократический прообраз заморских владений, характерных для XIX в.