Родословная абсолютистского государства

Эти общие предписания были фактически внутренними правилами мелких тиранов Италии: они были далеки от реалий значительно более сложной идеологической и политической структуры классовой власти в новых монархиях Западной Европы. Макиавелли плохо понимал огромную историческую силу династической легитимности, на которой был основан развивающийся абсолютизм. Его мир был миром преходящих авантюристов и самонадеянных тиранов итальянской синьории; его путеводной звездой был Чезаре Борджиа. Результатом ученого антилегитимизма Макиавелли был его знаменитый «техницизм», защита сомнительных с моральной точки зрения средств для достижения обычных политических целей, лишенная этических ограничителей и императивов. Поведение государя могло быть только каталогом вероломства и преступлений, как только все устойчивые юридические и общественные основы господства были разрушены, а аристократические солидарность и верность аннулированы. Для более поздних эпох это отделение феодальной и религиозной идеологии от практического осуществления власти казалось секретом и величием Макиавеллевской мысли [223] . Но фактически в его политической теории, очевидно нововременной в ее приверженности рациональности, существенно недоставало непротиворечивой объективной концепции государства как такового. Его словарь постоянно тасует термины citta, governo, republica или stato, но все они подчинены понятию, которое дало название его главной работе– Государю (Principe ), который мог быть главой как «республики», так и «княжества» [224] . Макиавелли никогда полностью не отделял правителя как личность, который мог, в принципе, высадиться там, где он пожелает (Чезаре Борджиа или его партнеры) и территориально закрепленную безличную структуру политического порядка [225] . Функциональных связей между ними двумя в эпоху абсолютизма было вполне достаточно, но Макиавелли, не умея объяснить необходимую социальную взаимозависимость монархии и аристократии, сводил свое определение государства к обычной собственности правителя, дополнительному украшению его воли. Последствием этого волюнтаризма был любопытный центральный парадокс работы Макиавелли – его постоянное осуждение наемников и напряженная защита городского ополчения как единственной военной организации, способной выполнять проекты сильного государя, который мог бы стать создателем новой Италии. Это является темой яркого завершающего призыва из его наиболее знаменитой работы, адресованной Медичи: «Наемные и союзнические войска бесполезны и опасны <… > они довели Италию до позора и рабства. <… > Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей, ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать собственное войско» [226] . Макиавелли позднее посвятил «Искусство войны» развитию своих соображений о войне, полностью посвященных армии граждан, подкрепив все примерами из античности.

Макиавелли верил, что наемники являются причиной итальянской политической слабости; и как секретарь Республики он сам пытался создать армию из местных крестьян для защиты Флоренции. Конечно, фактически наемники были предпосылкой новых королевских армий по ту сторону Альп, в то время как коммунальное ополчение было с легкостью разбито регулярными войсками [227] . Причина его военной ошибки, однако, была следствием его политических убеждений. Макиавелли спутал европейское наемничество с итальянской кондотьерской системой: разница была в том, что кондотьеры в Италии владели своими войсками, продавая их и перекидывая их с одной стороны на другую в локальных войнах, в то время как королевские правители, по ту сторону Альп, формировали и заключали контракты с наемными войсками под своим непосредственным контролем, создавая предшественника постоянных, профессиональных армий. Именно сочетание макиавеллевской концепции государства как собственности Государя и его согласие на авантюристов-правителей ввело его в заблуждение в размышлениях о непостоянных кондотьерах, которые были типичны для наемнических войн в Европе. Он не сумел увидеть силу династической власти, происходившей из феодальной аристократии, которая делала домашние наемные войска достаточными не только для защиты, но и для превосходства любой другой существовавшей в то время военной системы. Логическая несовместимость гражданской милиции под властью узурпаторов-тиранов, как формулы освобождения Италии, была безнадежным признаком исторической невозможности полуостровной синьории. Помимо этого, там оставались только банальные рецепты обмана и свирепости, которые получили наименование макиавеллизма [228] . Эти советы флорентийского секретаря были просто теорией политической слабости; их техницизм был слепым эмпиризмом, неспособным обнаружить глубокие социальные причины событий, которые он сам отмечал, ограничиваясь тщетной поверхностной манипуляцией ими, мефистофельской и утопической.