Родословная ашкенази

Теперь о братьях. Старший, Соломон, до революции был богатым человеком, успешно работавшим в банковском деле. После революции большевики у него все отобрали, и даже чуть ли не репрессировали (якобы, за сокрытие драгоценностей, которые тем не менее сами же у него изъяли, вскрыв потолок кухни). Хорошо еще, что не арестовали, а только, как и его брата, объявили «лишенцем», поэтому всю оставшуюся жизнь он вынужден был прожить в Туле за так называемой 100-километровой зоной Москвы.

Подобно своей сестре Доре с ее Давидом, Соломон путем женитьбы на троюродной кузине Софье Разумовой соединил оба наших исходных рода. Между прочим, такие браки были не редки среди ашкеназов. У Соломона с Софой были две дочери: Полина, рано ушедшая из жизни, и Фира – доктор медицинских наук, известная научными работами в области мозга.

В свое время эта Эсфирь Соломоновна занималась модной в 20-е годы наукой педологией, соединявшей психологию с педагогикой. Но в 1936 году эта наука в СССР была почему-то осуждена, как буржуазная, и Фира, будучи добросовестным членом коммунистической партии, тоже вынуждена была от нее откреститься. Во время войны она работала в госпитале, лечила потерявших речь контуженных, а потом служила в одном из академических научных институтов. Она никогда не была замужем и не имела детей.

О фириной большевистской упертости свидетельствует, в частности, такой ее, на мой взгляд, неприглядный поступок. Во время войны моя бабушка, то есть, ее родная тетя, сильно болела, и ей срочно нужен был пеницилин. Естественно, что обратились за ним к Эсфири, бывшей тогда заместителем главного врача военного госпиталя. Но она в помощи отказала, заявив: «Это дефицитное лекарство сейчас нужно бойцам Красной Армии». Долго мы не могли простить ей эти слова.

Но, с другой стороны, я был ей очень благодарен за то, что она меня, 15-тилетнего подростка, успешно тогда избавила от позорной картавости и пагубного заикания. А я в то время сильно от них страдал, находясь во враждебном антисемитском и хулиганском окружении школьно-дворовых мальчишек.

У фириной сестры Полины и ее мужа Виноградова (не подумайте чего, он тоже был евреем), инженера с московского завода «Шарикоподшипник», была дочь Галя, моя ровесница, с которой в детстве мы плотно дружили. Она, повторяя судьбу своей тети, была правоверной коммунисткой, а после краха строя, как и многие другие граждански активные евреи, подалась в православие. У Гали с мужем Ромой Фишманом вырос сын Сергей, который свою недюжинную умелость, предприимчивость и хваткость явно унаследовал от своего прадеда Соломона. Впрочем, та же успешность в свою очередь передалась и его сыну. Гены не дремлют, они работают.

Чуть ли не в 60-тилетнем возрасте Соломон женился на одной полуобрусевшей немке, которая в 1939 году родила ему дочь Лию. К ее чести надо заметить, что не в пример многим полукровкам Советского Союза, она не захотела отказываться от 5-го пункта своего отца и, получая в 16 лет паспорт, храбро записалась еврейкой.

Но, может быть, это было Провидение, так как позволило в будущем вместе со своим мужем музыкантом Нолей (Арнольдом) Уманским и дочерью Катей без проблем перебраться в германский Штутгарт. Хотя и в качестве этнической немки (по маме) она могла бы туда попасть и без своего паспортного и мужниного еврейства. А ее сын Илья, очень продвинутый и шустрый парень, наверно, движимый теми же соломоновыми генами, поначалу неплохо сделал свою жизнь в финансовой сфере Москвы. Потом он благополучно перенес ее в Лондон, при этом не пренебрег и приобретением недвижимости в Париже, а, возможно, и еще где-то.

Густая ветвь генеалогического древа выросла и от другого брата – Моисея, женившегося на Вере Балабан. Их сына Эммануила (Моню), переехавшего из Одессы в Москву и начавшегося учиться в Архитектурном институте, влюбила в себя очень своенравная полячка художница плакатистка Марина Бри (по-видимому, то был псевдоним, остаток или переделка не очень звучной родовой фамилии). Ради успеха марининой карьеры Моня бросил учебу, посвятил себя помощи жене и разной околохудожественной деятельности. Главным его увлечением и немалым достижением было собирание, создание и пропаганда искусства экслибриса – книжного знака, наклеиваемого на книгу ее владельца. Кажется, он был первым и наиболее серьезным специалистом этого дела.

Они жили в коммунальной квартире на Арбате и имели дачу в Песках, подмосковном поселке художников. Моня обожал детей, которых занятая собой Марина ему не родила, и я был одним из его любимцев. Не помню случая, чтобы он когда-либо пришел к нам в гости, не принеся мне подарка. К закату жизни, как и мою маму, его настиг страшный недуг – болезнь мозга Алцгеймер. Я изредка приезжал к нему, помогал в быту. Но после того, как, перепутав туалет с кухней, Моня один раз пописал возле соседского стола с керосинкой, его выперли из квартиры и загнали в больницу Ганушкина для умалишенных. Там он упал, сломал шейку бедра, залег и умер от пневмонии, обострившейся из-за долгой неподвижности.