Родовое проклятие

— А можно забыть его поворошить. Или дрова вдруг кончатся.

Коннор со смехом потерся о ее шею.

— Тогда можно будет сказать, что ты беспечна, стыд тебе и позор. Любовь надо лелеять, вот о чем я толкую. Поддерживать свет и тепло — это своего рода работа, но ты же не захочешь сидеть в темноте и холоде?

— И никто не захочет, однако люди об обязанностях легко забывают.

— Мне кажется, это такие обязанности, которые двое несут поровну и выполняют, иногда — один чуть больше другого, а потом роли могут опять поменяться. — Это вопрос равновесия, подумал он, плюс бережное отношение и небольшое усилие. — Что дается легко, не всегда бывает правильным, и иногда требуется об этом напомнить. А главное, Мира, я что-то не припомню, чтобы ты стремилась к легкой жизни. Никогда ты работы не боялась.

— Там, где я могу что-то поднять и нести, или чистить, или горбатиться — нет, не боялась. И не боюсь. Но душевная работа — это совсем из другой оперы.

— Да и тут я не замечал, чтобы ты сачковала. Ты слишком невысокого о себе мнения. Дружеские отношения тоже требуют усилий, согласись. Как тебе удавалось оставаться таким верным, заботливым другом, и не только мне, но и Брэнне, Бойлу, Фину, а теперь и Айоне? А еще твоя родня… — добавил он, не давая ей возразить. — Родственные отношения — особая статья, здесь приходится трудиться еще больше. Ты для своих сделала больше, чем кто-либо другой.

— Да, но…

— А то, что ты иногда ворчишь, совершенно неважно, — опять опередил он. — В конечном счете важны не слова, а дела.

Он поцеловал ее в переносицу.

— Ты должна поверить в себя.

— Это самое трудное.

— Тогда учись! Ты же, когда училась ездить верхом, не стояла в стороне и не гадала, что будет, если ты упадешь?

— Ни разу в жизни не упала с лошади.

— Но ты меня поняла?

Пришла ее очередь улыбнуться.

— Какой же ты умный!

— Значит, тебе повезло — отхватила такого умника и влюбила в себя. Да еще и терпеливого настолько, что готов ждать, пока ты не научишься и не уловишь суть.

— Когда ты так говоришь, у меня сердце заходится, — призналась Мира. — Когда ты так говоришь, мне делается так страшно, что сердце екает.

— Тогда ты мне сама скажешь, когда оно перестанет екать и потеплеет. А сейчас постарайся снова уснуть.

— Здесь?

— Ну, мы же здесь, и нам удобно, разве нет? И от огня так тепло и уютно! А ты видишь в огне всякие истории?

— В огне я вижу огонь.

— Да ты что? В угольках, в языках пламени — везде свои истории. Одну я тебе сейчас расскажу.

И он рассказал о замке на холме, о храбром рыцаре на белом коне. О королеве-воительнице, искусно обращавшейся с луком и мечом, которая летала по небу на золотом драконе.

Как все красиво, подумала Мира, и как выразительно! Она будто наяву видела все, о чем рассказывал Коннор.

И она снова погрузилась в сон с улыбкой на лице, а голова ее покоилась на его плече, как на подушке.

Понадобилось три дня, чтобы Мира начала бодрствовать больше, чем спать и лежать в постели. В первый день она с утра до вечера пробыла в кровати, на диване или выполняя мелкие поручения Брэнны. Но ко второму уже почувствовала себя в силах вернуться на несколько часов на конюшню и помогала ухаживать за лошадьми и раздавать корм.

А еще она извинилась перед коллегами.

К третьему дню Мира почувствовала, что вновь обрела себя.

Это было такое чудесное чувство, что она вывозила навоз и все время пела.

— Тебе впору с Адель[13] соревноваться, — заметила Айона.

— У нее великолепный голос. — Мира помолчала и улыбнулась подруге, которая стояла, опершись на распахнутую дверь денника. — Знаешь, я никогда не понимала этого выражения: спасибо, хоть здоровье есть. Я ведь по-настоящему и дня в своей жизни не болела. Во-первых, конституция крепкая, а во-вторых, в лучших подругах — ведьма с выдающимися целительскими способностями. Только теперь, когда свалилась, и начинаю понимать, что значит снова быть на ногах. Ценить здоровье.

— Выглядишь ты прекрасно.

— А чувствую себя еще лучше.

Мира выкатила тачку из стойла, и Айона вошла туда, чтобы вымести грязь. Поменявшись местами с подругой, Мира огляделась, желая убедиться, что они одни.

— Поскольку мне уже лучше, может, расскажешь, насколько все было ужасно.

— А ты что, ничего не помнишь? Тебе же все это уже рассказывали — сразу как ты пришла в себя.

— Нет, я помню. Я имею в виду — насколько все было плохо, Айона? Насколько он был близок к тому, чтобы меня умертвить? Я не хотела раньше спрашивать у Брэнны с Коннором, — добавила она. — Но теперь я на ногах и вот, спрашиваю у тебя. Мне кажется, если я буду знать всю правду, то мое исцеление можно будет считать законченным.

— Было очень плохо. Мне с таким раньше сталкиваться вообще не приходилось. Честно говоря, подозреваю, что и остальным тоже, но они лучше меня знали, что в таких случаях делать. Насколько мне известно от Брэнны, самые критичные — первые минуты. Чем глубже ты погружалась, тем сложнее было бы тебя оттуда вытащить. И тем вероятнее… понимаешь, мозг мог пострадать.

— То есть мне грозило помешательство.