Родовое проклятие

Люсьена соглашалась со мной, поэтому мы уселись на скамейку у вокзала, стараясь высидеть хоть немного из этих самых минут. Мы обе твердо помнили: все, знающие себе цену девушки, всегда опаздывают.

В итоге нам это удалось. Мы подошли к дому, где жила бабушка Вадика, спустя десять минут, после назначенных шести часов вечера.

Дом был двухподъездный и двухэтажный. В квартире у Вадиковой бабушки даже имелся балкон. На этом балконе я и увидела поджидавших нас ребят: Генку, Вадика и Генкиного закадычного дружка Вовку. Кавалеры принарядились ради такого случая: Генка даже надел костюм с галстуком. Но мой взгляд был прикован к Вадиму. Он стоял у самых балконных перил и, у видев нас, слегка наклонился вперед, что-то крикнув о нашей непунктуальности. Но не это сейчас волновало меня; я остановилась, как вкопанная, – в голове у меня словно сложилась не дававшая покоя головоломка, я узнала своего принца из сна.

Люська дернула меня за локоть, помахала в ответ ребятам другой рукой и ответила ожидавшим, что начальство не опаздывает, а задерживается. Не слишком умно, но все же лучше, чем ничего.

Мы вошли в темный подъезд с деревянной лестницей и поднялись на второй этаж. Дверь справа открылась, Генка заметил первый:

– Красный верх, синий низ, – вы что, договорились? Одетый в бардовый батник и синие джинсы Вадик сострил:

– Нет, мы почувствовали друг друга.

Пили сухое вино, танцевали, а потом Вадик взял гитару и спел о цветах, которые он положит под окнами у любимой в полночь, а сам тихо удалится, чтобы она на заре нашла эти цветы…

Он пел и смотрел на меня, а мне казалось, что это он так объясняется мне в любви, словами чужой песни.

Выпитое вино отпустило мою разбушевавшуюся фантазию, я таяла в лучах бездонных бархатных глаз, как кусок сахара в свежезаваренном чае. Сомнений больше не было – я влюбилась.

В моем распоряжении было что-то около месяца, в конце августа я должна была уезжать домой, меня ждал десятый класс. То есть времени почти не оставалось.

На следующий день Люсьена предложила вместе с ее родителями поехать на Дон. Дальновидные родители решили собрать нашу компанию и посмотреть, что может угрожать их дочери. Разумеется, никто не отказался, и наша пятерка в прежнем составе погрузилась в служебный УАЗик Люськиного отца. Меня, как самую легкую и маленькую, решено было посадить на колени. Понятно чьи колени я предпочла! Но мой принц через несколько минут принялся стонать, что ему тяжело и жарко, и затекли ноги. Благородный Генка тут же пересадил меня к себе, а освободившийся от тяжелой ноши Вадик всю дорогу балагурил с нами, смешил родителей и всячески развлекался. Видимо удовольствие от поездки получили все, кроме меня. Но я упорно не желала сдаваться.

На пляже мы пробыли недолго: успели по паре раз искупаться, попытались построить замок из песка, – вот и все. Не считая того, что Вадик заговорщицки рассказывал нам о монастыре, выдолбленном прямо в меловой горе и чудом сохранившемся; о том, как неплохо было бы сходить туда. Еще они вспоминали с Генкой каких-то девчонок, которых водили в пещеры, они смеялись одним им известным подробностям того похода, и, в конце концов, Вадик пообещал на днях сводить туда и нас.

Чувство ревности ощутимо клацнуло, прищемив и без того ноющее сердечко, так что пришлось сделать глубокий вдох и выдох, оставаясь внешне непринужденной, задавая невинные вопросы и проявляя любопытство. То, что я поеду с ним еще раз в эти пещеры, или еще куда-то, мне было все равно куда, – не вызывало у меня никаких сомнений.

Конечно, Люську никуда бы не отпустили. Мне-то было все равно, но, чтобы подружку не выдали мои же дед и бабушка, пришлось соврать и им. Официальная версия выглядела так: мы все пошли на пруд. Пруд находился за поселком, был мелким и грязным, но местная речка была еще хуже. Так что у родителей не должно было возникнуть подозрений.

Утром, около одиннадцати, мы собрались на автобусной остановке. Люська волновалась, ее волнение передалось мне, и я чувствовала себя преступницей по отношению к ее родителям. Ребята посмеивались над нашими страхами и уверяли, что никто ничего не узнает. Но напряжение не покидало нас и тогда, когда удалось втиснуться в переполненный автобус, и позже, когда Люська увидела кого-то из знакомых и готова была впасть в истерику.

– Я выйду, – шептала она. Но автобус тронулся, и выйти из него не было никакой возможности. Мы висели на поручнях, наши тела бились о мешки, набитые зерном и семечками, оцинкованные ведра, узлы и сумки. Зажатые со всех сторон плотными и потными пассажирами, мы потихоньку проклинали соседей с их непомерным грузом.

Наконец, автобусная пытка окончилась, и нас выбросило на пыльный деревенский пятачок.

– Сагуны, – изрек помятый Вадик, – сейчас поймаем попутку, она нас подбросит до места.

Мы пили воду из-под колонки, а потом пошли узнавать расписание автобусов. Автостанция по совместительству – столовая, имела одну достопримечательность – огромное, во всю стену зеркало.