«Родственные души» и другие рассказы

В монастыре очень почитали старого схимника и опытным путем знали силу его благословения и пастырских молитв. Отец Захария мог и приструнить, и прикрикнуть на виноватого, но зато когда он благословлял и клал свою большую теплую ладонь на твою голову, казалось, что вот она, награда, другой и не нужно, так тепло становилось на душе, такой мир и покой воцарялись в сердце.

Большей частью отец Захария молчал и был углублен в молитву. Игумен Савватий обращался к нему только в самых важных случаях, и сейчас иноки были поражены: уж такое простое дело, как безобразия глупого Витальки, можно было, наверное, решить, не нарушая молитвы схимника...

Отец Захария кротко посмотрел на вопрошающего, помолчал, а потом, вздохнув, смиренно ответил:

— Что ж... Давно хотел я, братия, покаяться перед вами. Знаете такую поговорку: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива»? Так это про меня... Ну а Виталька — он, стало быть, зеркало. Бумажка лакмусовая... Только такая духовная бумажка... Вот как я лишний кусок съем, гляжу — и Виталька добавки просит...

Все недоуменно переглянулись. Уж кто-кто, а отец Захария не только лишнего куска отродясь не съедал, но и был строгим аскетом. А схимник продолжал дальше:

— Да... Надысь мне устриц захотелось, а то еще этих, как их, крикеток. Чего вы там шепчете? Ну да, креветок. Я друзьям их заказал, они мне привезли целую сумку, во какую — здоровенную, да еще кальмара копченого кило пять, не меньше... А что? Гады морские — они пища постная, греха-το нет... Я уж их ел-ел, пять кило черепнокожих энтих, и до службы, и после службы, и после вечерней молитвы, в келье закроюсь и лопаю от пуза — а они все не кончаются. Вот как я последнего гада морского доел, гляжу — а Виталька пельменей просит...

Все уже поняли, что дело неладно. Переглядываются. Только келарь отец Валериан голову опустил, красный весь стал, аж уши пунцовеют. Смекнули иноки, стараются и не смотреть на отца Валериана, чтоб не смущать, значит. А схимник дальше продолжает:

— А то еще музыку я люблю! А что? Музыка — это дело хорошее. Вот был у меня старый сотовый телефон, так я друга мирского попросил, он мне новый подарил, навороченный. Классный такой — наушники вставишь в уши и ходишь себе по обители, а у тебя рок наяривает. А что? Рок-музыка, она, того, очень вдохновляет! Да... Смотрю, и Виталька вместо песнопений Валаамских тоже чего-то другое слушать стал. А что? Тоже вдохновляется...

Сразу двое иноков залились краской. А отец Захария все продолжает:

Еще спать я люблю очень. Монах — он ведь тоже человек, отдыхать должен. Чтобы, значит, с новыми силами молиться и трудиться. И вообще, подумаешь: раз-другой на службу проспал... Вечером правило келейное не выполнил, а свечу загасил, да и захрапел сразу. И что? У меня, может, после этого покаяние появилось... Вот не появлялось и не появлялось, а как начал дрыхнуть без просыпу, так и появилось... Значит, польза духовная... И Виталька у себя в каморке спит-храпит, чтоб мне, значит, не обидно одному спать было...

Монахи сидели с низко опущенными головами, а старец не унимался:

— Я вот еще хочу признаться: раньше на крестный ход вокруг монастыря с радостью шел, молился о родной обители, а щас — так мне это дело надоело, бегом бегу, чтоб энтот ход быстрее закончить, да в келью назад, поспать, али музыку-рок послушать — вдохновиться, али крикетов откушать. Да еще Виталька-не- годник стоит — кочевряжится, то задом повернется, то рожу скорчит... Что ж, братия, по-прежнему ли вы желаете разбить зеркало?

Мертвая тишина стояла в трапезной. Только за окном свистела метель да трещали дрова в большой печи.

Отец Захария молчал. Молчала и братия. Печально опустил голову отец Савватий. Старец вздохнул и сказал уже серьезно:

— Монашеский постриг, братия, он — как первая любовь. Вспомните! Помните, как молились со слезами? Как в храм бежали и надышаться, наслушаться молитвой не могли? Как постриг принимали и обеты давали? Как сердце трепетало и слезы лились? Благодать Божия обильно изливалась и хотелось подвизаться и ревновать о дарах?

В тишине кто-то всхлипнул. Иноки внимали старцу с трепетом, потому что учил их, как власть имеющий (Мф. 7, 29):

— Не теряйте ревности, братия! Не остывайте, не становитесь теплохладными! Не угашайте Духа Святаго!

Старец замолчал. Вздохнул тяжело и закончил:

— Простите меня, грешного, отцы и братия... Устал я. Храни вас Господь.

Медленно, в полном молчании, выходили иноки из трапезной. Отец Савватий провожал их внимательным взглядом. Ночью вышел из кельи, обошел монастырь с молитвой. Снег скрипел под ногами, над обителью светила круглая желтая луна, и небо было усыпано звездами. Внимательно оглядел домики иноков: несмотря на поздний час, почти все окна светились тихим желтым светом свечей, цветом монашеской молитвы. Отец Савватий улыбнулся.

Через пару дней келарь отец Валериан подошел на улице к Витальке и, смущаясь, пробасил: