Случались и другие уроки: как будто проходил он духовную школу перед пастырским служением. Эти уроки порой бывали очень болезненными, но он всегда чувствовал, что это не отец Афанасий его наказывает или благословляет, а делает это архиерей своей апостольской властью.
В кафедральном соборе служили другие иподьяконы, дьяконы, священники. Все они знали, как строг владыка к сослужащим, как любит, чтобы чинно и торжественно проходила литургия. Но все-таки молодежь иногда перебрасывалась какими-то фразами, случалось, и шутили. Сам Сережа никогда не разговаривал — он себя на службе чувствовал как на небесах. Не до разговоров было.
А прихожанами в кафедральном соборе в начале восьмидесятых в основном были бабушки — белые платочки. И все они почему-то очень полюбили Сережу. Что они тогда увидели в нем? Может, почувствовали, как он любил когда-то свою бабушку — неутомимую молитвенницу? Может, зорко углядели будущего заботливого пастыря? Бабушки — они жизнь прожили, их не проведешь...
И вот как-то раз юный иподьякон получил суровый урок. Владыка совершал каждение в алтаре на полнел ей, а он выходил с трикирием. И в этот момент с клироса зашептали:
— Сереженька, а у бабушки Вали сегодня день ангела!
И он повернул голову к сияющей старушке, постоянной клирошанке, и сказал тихо:
— С днем ангела, баба Валя!
Поздравил бабушку. И повернувшись обратно, встретился с разгневанным взглядом архиерея. А когда закрылись святые врата, в полном клириков алтаре воцарилась глубокая тишина, как перед бурей. Затем разразилась гроза.
Владыка сел в кресло, подозвал к себе и грозно прогремел:
— Ты все время разговариваешь во время литургии!
И он лишил своего иподьякона службы, запретил входить в алтарь, отлучил от себя. Осталось только клиросное послушание — на клиросе среди бабушек. А они, напуганные наказанием своего любимца, боялись на него даже глаза поднять. Бедная баба Валя рыдала после службы в голос:
— Из-за меня, окаянной, нашего Сереженьку запретили!
И он чувствовал себя так, как будто, изгнав из алтаря, его изгнали из рая. Кроме сочувствующих находились и недоброжелатели. Откровенно злорадствовали парочка иподьяконов, которых привела сюда не то чтобы глубокая вера, а скорее родные отцы-протоиереи. Они и раньше завидовали: как же так, сам по себе, без влиятельных отцов, стал иподьяконом у архиерея! Случалось, наговаривали на него владыке. Но тот был человеком духовным, обладал духовным опытом, интуицией и хорошо разбирался в людях. Не слушал завистников.
Тогда еще Сережа понял, что церковность — не гарантия праведности. Хотя совестливых и просто порядочных людей среди верующих гораздо больше, чем среди атеистов. Может, потому что совестливые рано или поздно обязательно приходят к Богу?
Владыка, строго наказав, наблюдал за ним, как будет вести себя наказанный... А у него не было уныния, а было какое-то очень благодатное состояние: как будто парят в бане, и жарко, и невмоготу уже, а тебе все легче — будто с тебя грязь очищают, и ты такой чистый и легкий становишься...
Прошло два месяца. Во время архиерейской службы он стоял на клиросе с бабушками, и вдруг боковая дверь алтаря открылась и один из его недоброжелателей грубо сказал:
— Иди, что ли! Архиерей тебя зовет!
Сразу же мелькнула мысль: что я еще наделал? Зашел, совершил три метания — три земных поклона в сторону престола, подошел к владыке, сидящему в кресле, и встал перед ним на колени. Владыка положил свою большую теплую ладонь на его голову, и души коснулось такое умиление, что захотелось плакать, не обращая внимания на всех, кто в алтаре. Слезы текли сами, так сильна была эта пастырская благодать владыки...
Много лет спустя у игумена Савватия появился новый прихожанин. Всю жизнь он был атеистом- коммунистом, а на старости лет пришел к Богу и принес с собой в церковь все, что накопилось в душе за долгие годы. Новоначальный ревнитель благочестия полюбил после службы заводить с батюшкой разговоры о недостатках в Церкви. О том, что нужно все реорганизовать, о плохих епископах... И отец Савватий как-то, не выдержав, ответил:
— Что вы знаете о епископах?! Что вы знаете об их апостольской благодати?!
Прихожанин удивился:
— Вы же простой священник! Трудовой, так сказать, элемент! Вы что — хорошо относитесь к этим высокопоставленным карьеристам-начальникам?!
И отец Савватий уже сдержанно сказал:
— Господь нам оставил много заповедей: благовествовать Евангелие, посещать больных и заключенных, помогать сирым и вдовам... Вот только, простите, заповеди злословить начальствующих я не упомню...
И разочарованный ревнитель отошел от батюшки с негодованием...
Да... А тогда владыка сказал:
— Дайте ему стихарь!
Все в алтаре забегали, принесли самый лучший стихарь. И вот открываются Царские врата, выходят архиерей и сослужащие ему. И прощенный иподьякон в самом лучшем стихаре выходит с трикирием и становится, как обычно, справа от владыки.
Все прихожане ахнули — радостный шум волной прошел по храму:
— Владыка Сереженьку нашего простил!