Родственные души в Сеуле

– Джейкоб, ты несчастен. Это шоу, эта жизнь съедают тебя заживо. Тебе не позволено делать ничего из того, что тебе нравится. У тебя нет возможности попробовать что-то новое и увидеть новые места. У тебя даже нет времени заниматься своим искусством. Каждый раз, когда ты говоришь о Корее, о своей работе и образе жизни, твое лицо мрачнеет, и я это отлично вижу. Вижу, как это тебя огорчает. Зачем же идти наперекор себе? Ты, безусловно, одаренный актер. Но тебе отвратительно все, что должно происходить за кадром. Не слишком ли высокую цену ты платишь? Забудь их. Забудь об угрозах Мин Гён. Ей это нужно ровно так же, как и тебе. Скажи, что ты не играешь в их игры, и они могут принять это или катиться к черту, – умоляю я Джейкоба. Терпеть не могу видеть его таким несчастным. И, вероятно, из-за своего эгоизма и мысли не допускаю, что он уйдет из моей жизни… уже завтра.

– Я пытался! – Чуть ли не кричит Джейкоб. Его вспышка пугает меня, и я непризвольно отшатываюсь. Он делает глубокий вдох. Видно, что в его душе происходит внутренняя борьба. Он старается взять себя в руки и продолжает уже спокойнее: – Ты не знаешь, о чем говоришь. – Он смотрит на меня: в его взгляде смирение, глаза пустые, внутри, похоже, все выжжено. Это его актерские глаза. – Ханна, это не только моя работа, но и образ жизни, который я когда-то выбрал. Он далеко не идеален, но лучше, чем у большинства наших ровесников. Я знаменит, неплохо зарабатываю, и зрители хотят узнать обо мне побольше.

– Ты слышишь себя? Это не то, к чему ты стремился. Это ложь, которой тебя кормит студия и которой ты сам себя кормишь, чтобы мириться со всем, что делает тебя несчастным. Это не ты. Эта жизнь – хорошо продуманная ложь, Джейкоб. – Я хватаю его за руку и сильно сжимаю, словно пытаясь разбудить, прогнать кошмарное сновидение.

Он качает головой и отдергивает руку. Напряжение между нами как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Его ноздри раздуваются, а в глазах что-то искрится.

– Не такая, как твоя жизнь, да, Ханна? Ты красишь волосы и делаешь все возможное, чтобы не быть «кореянкой» в школе. А теперь, когда началось повальное увлечение всем корейским, ты вдруг злишься. Но ты же так старалась изменить себя, чтобы не казаться той, кто ты на самом деле. И это выходит тебе боком. Может, если бы ты была собой, а не тем, кем, по твоему мнению, хотят тебя видеть другие, ты бы не была так одинока.

От изумления я теряю дар речи. Его слова задевают меня за живое, ранят самую уязвимую часть души. Я не готова к такой атаке, только не от Джейкоба. Пытаюсь осмыслить, что он сказал. Выходит, такой Джейкоб меня видит? Выходит, я зачем-то притворяюсь, выдаю себя бог знает за кого? Как он посмел?! Оказывается, он меня совсем не знает. Меня трясет от гнева.

Нанеси удар в ответ. Сделай ему больно.

– Чья бы корова мычала. Это именно то, чем занимаешься ты. Когда ты в последний раз был по-настоящему собой? С кем ты общаешься? Ты хоть помнишь, каков ты настоящий? Или ты настолько вжился в роль Джина Сока, так увлечен им, что уже давно видишь мир его глазами? Да того Джейкоба, которого я знала, больше не существует. А не хочешь ли сам последовать своему гребаному совету? Может быть, тогда и ты избавишься от одиночества. Только ко мне ты точно не придешь плакаться! – Последняя моя фраза звучит как угроза.

– Ну вот, опять ты за свое. Отталкиваешь людей и тут же со всех ног мчишься прочь. Твоя фишка – вычеркивать людей из своей жизни, чтобы они не причинили тебе вреда. Ты оттолкнула меня и даже не оглянулась. Ты пытаешься проделать то же самое со своим отцом. Знаю, Ханна, мы доставили тебе огорчение. Но твой отец жив и здоров. Это я уже никогда не увижу своего отца.

Слова Джейкоба ранят слишком сильно. Это не шуточные порезы. Это кинжалы, пронзающие меня насквозь. У меня больше нет сил это слушать. Я поворачиваюсь, чтобы вылететь из комнаты.

Но Джейкоб бросается к двери и преграждает мне путь.

– Уйди с дороги! – кричу я. Мне все равно, что это может кто-то услышать. Меня не волнует, слышит ли меня Джин Хи, наши мамы или вся чертова улица. – Отвали! – ору я.

– Мне жаль. Черт, Ханна, прости.

– Убирайся с дороги или, клянусь богом, я расцарапаю тебе лицо, а ты попробуешь объяснить это своему чертовому руководству. – Ярость кипит во мне, вырываясь из каждой поры. Я слишком зла, чтобы позволить себе чувствовать боль. Мне просто нужно уйти.

– Ханна, остановись, пожалуйста, остановись, – умоляет Джейкоб. Он хватает меня за руки, и что-то в его глазах заставляет меня замолчать.

Я перестаю кричать, перевожу взгляд на пол и тяжело дышу.

– Мне жаль. Клянусь, я не это хотел сказать. Ты настоящая. Это я фальшивка. Да, я забыл, кто я на самом деле. И это пугает меня до чертиков. И я вымещаю свой страх на тебе. Боже, я ублюдок. Мне очень, очень жаль, – говорит он, опустив голову.

Слезы заливают мне глаза.

Проходят секунды, может быть, минуты, мы не говорим ни слова. Мы не смотрим друг на друга, слишком стыдно смотреть в лицо тому, кому причинил такую боль.